жить ради себя

Ещё отрывки от Абнетта.

 Дополнения к постам https://joy.reactor.cc/post/5471529

https://wh.reactor.cc/post/5471381

Темные ангелы:

Тело библиария, завернутое в простыню, несут по искусственному снегу слуги-оружейники. Убийцы оставили его тело там, где, как они надеялись, его не обнаружат, разбитое на скалах за пределами крепости, среди куч мертвецов хора, которых люди Корсвейна сгребли из помещений Астрономикона. Корсвейн видит, как воины сопровождают его по извилистой тропе. Братья Тандерион, Картей, Асрадаэль и Захариил. Как и Вассаго,все калибанские ветераны.
— Я послал за ними, — говорит ему Адофел. — Я думал, они должны знать.
Корсвейн кивает. Калибанское подкрепление, предоставленное лордом Лютером на Зарамунде, с обещанием направить еще двадцать тысяч, все еще беспокоит Корсвейна. Он очень нуждался в людях, но строгий приказ его сеньора-отца был в силе уже давно: меч сам себя не обнажает. Лютеру было приказано оставаться на Калибане, чтобы воспитывать и обучать новых рекрутов, а не отправлять их в полевые миссии, придуманные им самим. Его присутствие на Зарамунде противоречило приказу Льва, и принять от него людей означало одобрить это неповиновение.
Но Льва здесь нет. Он отсутствовал годами, потерянный в каком-то крестовом походе, который он счел нужным предпринять. Корсвейн — его сенешаль, во всех отношениях исполняющий обязанности хозяина более чем половины Первого легиона, мстительный сын и доверенное лицо своего отца. Это было его решение, и галактика изменилась с тех пор, как он в последний раз видел отца. Сила врага, когда-то невообразимая, теперь с треском проявилась. Корсвейну нужны были воины, а калибаниты были воинами, готовыми и свежими.
Он надеется, что его сюзерен-отец однажды осудит решение отказаться от непослушания Лютера, потому что для этого отец должен быть жив. Корсвейн жаждет снова услышать его голос, даже если он прозвучит с яростным упреком. 

Работа Вассаго едва началась, — говорит Корсвейн. — Но вы были близки с ним, все вы. Я рассчитываю на то, что вы поможете завершить то, что он не успел.
— Ты ищешь у нас совета? — спрашивает Картеус.
– Да. И техники.
— Он был библиарием, — говорит Асрадаэль, оглядываясь на пучек проводов.
— В официальном смысле, — говорит Корсвейн. Они выглядят удивленными. Корсвейн смотрит на Захариэля Эль'Зуриаса. — Брат, я знаю, что ты тоже когда-то был библиарием, обученным их обычаям.
— До эдикта Императора, — отвечает Захариил.
— Указ отменен, — говорит Корсвейн. – Сам Лев вынес решение об этом. Я прошу тебя, брат, взять на себя эту роль.
— Вы слишком многого требуете, ваша светлость, — говорит Захариил. – Я давно не пользовался этими дарами. Боюсь, они ослабели от пренебрежения… — Он делает паузу. — Но, возможно, совместными усилиями… — Захариил смотрит на остальных троих. — Мы все четверо когда-то были библиариями, вернулись в рядовой состав после Никеи. С вашего позволения, милорд…
— Я дозволяю это, — говорит Корсвейн.  Для всех вас. Мне нужны ваши знания и мастерство.

— Я не понимаю тебя, — говорит Картей. — Мы заставили Вассаго замолчать, потому что он встал на сторону Корсвейна, а теперь делаешь то же самое?
— Именно, — говорит Захариил. — И ты тоже должен, без возражений.
— Если мы пойдем за ним, — огрызается Картей, — зачем было убивать Вассаго? Его смерть становится бессмысленной.
— Его смерть имела для него значение, — отвечает Захариил. – Это показало, что он зашел слишком далеко. Он говорил слишком открыто. Это показало, что мы, мистаи, не потерпим тех, кто нарушает конфиденциальность. Я сказал то, что сказал Корсвейну, чтобы защитить остальных.
— Как защитить? — спрашивает Тандерион.
Захариил, известный воин задолго до того, как он перешел на сторону Корсвейна, смотрит на них троих. Он чувствует их упрямое неодобрение.
– Мы не можем прятаться вечно, — говорит он. — Вассаго знал это. Он слишком влюбился в Корсвейна. Считал его братом. Я уверен, что он был близок к тому, чтобы освободиться и рассказать Корсвейну об Ордене. О том, что представляет Орден. Только за это он погиб. Традиция мистов должна полностью охранять себя. И я думаю, что факт того, что мы здесь нашли, демона, устроившего здесь гнездо, очень обеспокоил его. Я полагаю, это заставило его усомниться в том, что нематериальные силы можно когда-либо подчинить нашей воле. Таково было его доверие к Корсвейну, Вассаго был близок к тому, чтобы заговорить.

— Корсвейн — прекрасный лидер, — бормочет он почти про себя. — Этого нельзя отрицать. Я восхищаюсь им. Я понимаю, почему Вассаго смягчился в своем отношении к нему. Если кто-то и может вывести нас из этого, так это Корсвейн, потому что мы сейчас в этом, братья мои, до конца. Мы пришли на Терру, в адскую пасть, и наша сторона была выбрана за нас. Если мы хотим жить, а Орден продолжать существовать, мы должны взять на себя обязательство.
— Наша сторона выбрана? — спрашивает Асрадаэль.
Захариил хватает его за горло и сжимает. Асрадаэль медленно опускается на колени. Двое других смотрят в ужасе.
— Ты видел, что здесь произошло, брат, — шипит Захариил. — Ты видел то, что видел Вассаго. У тебя нет ума? Это было проявление Хаоса, грубое и ужасное. Я не сомневаюсь, что подобные ему сделали рабами всех так называемых предателей, да, даже ужасного Луперкаля. Ты каким-то образом перепутал его с Духом Калибана, которому мы клянемся в верности?
— Нет… — задыхается Асрадаэль.
— Нет, правда. Дух, который ведет нас, — это чистое существо из нематериального царства, змей-круг, из которого вытекает мудрость мистаи. Мы сыновья Калибана, сыновья Лютера. Мы не признаем авторитетов, ни того, кто командует с позолоченного Трона Терры. Не Луперкаль. Не Император.Мы сами по себе. 

— Да, прекрасные слова, брат, — говорит Картей. — Но на практике бесполезны, как навоз. Сейчас военное время, и нужно выбрать сторону.
Захариил ослабляет хватку, и Асрадаэль качается вперед, задыхаясь.
– Конечно, нужно, – говорит Захариил, глядя на Картея. — Ты веришь, что у тебя есть выбор? Вы бы встали на сторону других против Корсвейна? Вы бы встали на сторону Детей Императора, Пожирателей Миров и безумных Сынов Хоруса? Наша сторона выбрана за нас, и она была выбрана с того момента, как мы выступили под знаменами Корсвейна. Мы сражаемся за себя, не за предателей или лоялистов, а за Калибан. А это значит, что мы должны встать на сторону, которая лучше всего нам послужит. Братья, верное мировоззрение должно победить в этой войне, иначе все будет потеряно, поэтому мы должны им помочь. Вассаго был на грани того, чтобы сказать слишком много, поэтому мы заглушили его слова. Но мы должны завершить работу Вассаго. Заставь этот маяк сиять. Выиграй эту войну. Тогда наша судьба снова будет в нашей власти.

Джон Грамматику и Альфарий:

"Джон, меня послали сюда, чтобы начать активацию сил быстрого реагирования из спящих оперативников. Пробудить их от сус-ана, чтобы они могли начать боевые действия.’
‘Против Хоруса?’
‘ Тайно. У нас нет точных цифр, но, как ты, возможно, помнишь, мы можем быть эффективны с хирургической точки зрения. Дело в том, Джон, что астартес, которых мы спрятали здесь, понятия не имеют, в каких условиях они просыпаются. Они впали в стазис, не зная, на чьей стороне окажутся, когда придут в себя. Чтобы обеспечить субординацию и следование доктрине, все они были предварительно подготовлены для реагирования на кодовые слова. У нас был список. Одно слово, Джон, самогипнотически имплантированное в момент пробуждения, и воин мгновенно понял бы параметры своей миссии и подчинился бы им.’
‘ Одно слово?’
"Да, каждое из них является условием плана. “Стрелец” активировал лояльность к Хорусу. “Ксенофонт” пробужал лояльность к Императору. “Парамус” запускает директиву о взаимном уничтожении, чтобы устранить обе стороны, если это будет сочтено необходимым
–’‘Боже милостивый!’
"Фисба” инициировала эвакуацию и вывод войск. "Орфей” означает игнорирование обеих сторон и сосредоточения внимания на самом Хаосе. Бороться с этим или захватить средства для его контроля. И так далее, и тому подобное. Их было много. Каждое непредвиденное обстоятельство, каждый возможный вариант, гипнокодированный. Меня послали инициировать условие Ксенофонт.’
‘Верность императору’.

АДБ дал ответ на вопрос, почему так много лояльных морячков и так мало остальных. А дело в чем, а дело в деньгах.

Фрагмент новеллы Отделённые / Severed за авторством Нейт Кроули, перевел Desperado

Сложно быть вангардом Обироном.

***

Крутанувшись со сверкающей косой, он увидел картину, которая наполнила бы его ужасом, не будь он целиком сосредоточен на предстоящей битве. С вершины камня, который осматривал Зандрех, на него взирало мерзкое змеевидное создание, около двадцати кубитов в длину: бледное, как кость, с пучком льдисто-голубых глаз и острыми мельтешащими конечностями. Как только пришелец встал на дыбы, выгнувшись дугой, и его жвала раздвинулись, Обирон взревел, призывая немесора вернуться, и ринулся к нему, намереваясь заслонить хозяина от причудливой твари. Но Зандрех даже не пошевелился.

— Сепа! — закричал он, когда зверь бросился вперёд, и с некоторым энтузиазмом начал гладить его по голове. Обирон затормозил на песке. Его протоколы осмотрительности выдали каскад ошибок, когда существо начало тыкаться носом в Зандреха. Как будто этого было мало, чтобы сбить варгарда с толку, по стоячим камням запрыгало второе такое же существо, волнообразно перемещаясь на двух дюжинах когтистых лапок, и повалило генерала на землю.

— Сата! Моя дорогая Сата! — Зандрех залился громким смехом, играясь с извивающимся чудищем, тогда как другой зверь слез вниз и принялся тереться усиками о лицо немесора. По мере того как разыгрывалась эта абсурдная сцена, в сознании Обирона начало кое-что проясняться. Это были не какие-то жуткие призраки м'ват, а предвестники кое-чего похуже.

Смирившись с тем, что он там увидит, некрон-телохранитель медленно повернулся к центру круга. И действительно, там высилась фигура, небрежно разглядывавшая при свете маяка безупречную кремовую пластину своей руки.

— Ну привет, варгард, — бросил Сетех.

А до тех пор, чтобы не думать о предстоящем испытании, он рассматривал лич-стражей в ковчеге с ним, желая убедиться, что они готовы к бою. В этот отряд, яростно сверкавший, когда по бронированным панцирям его членов хлестал солнечный ветер, входили десять лучших бойцов немесора. Более того, они составляли личную фалангу Обирона и дрались с ним бок о бок в тысяче миров и пережили больше сражений, чем мог бы перечислить смертный историк.

И хотя они беспрекословно подчинялись ему и генералу, они не были одинаковыми, как рядовые солдаты флотилии. Каждый из этих элитных воинов щеголял царапинами, пятнами и вмятинами, которые предпочёл сохранить, несмотря на способность к самовосстановлению. Хотя за время долгого сна они растеряли гораздо больше остатков разума, нежели Обирон, они никогда не лишатся отголосков своего «я», и подобные отметины теперь замещали им личности.

Глядя на товарищей, варгард почувствовал скорбь, столь же глубокую, сколь и холод в его конечностях. Некоторых из этих ветеранов Обирон знал ещё со времён Ямы; он помнил, как тренировался вместе с ними, сражался плечом к плечу, делился пайками и шутками в траншеях. Вон Сабни, который первым взошёл на стену во время осады Рехмира и который вечно пересаливал еду. Там Пентеш, свалившийся пьяным после триумфа на Нахкте, и Мехай, горько плакавший, узнав, что потерял сыновей. А ещё был Неб — дорогой Неб — который однажды признался, что хочет умереть рядом с Обироном.

Желание бедного старого Неба так и не исполнилось, но его это не волновало, ведь он уже ничего не помнил. Никто из них ничего не помнил. Обирон в одиночку тащил на себе груз воспоминаний, и лишь он один знал имена, которые те забыли. Его давние сослуживцы превратились в стальных призраков, которые ни за что не признают в Обироне друга — лишь хозяина. И всё же варгард считал их братьями, и пока ковчеги мчались к поверхности планеты, он ощущал стук звёздной пыли по их безжизненным оболочкам, словно по своей.

— Конечно, как мы, милорд, — сказал Обирон, застигнутый врасплох. — Они сепаратисты. — Напоминать Зандреху о его же заблуждениях казалось непривычным, но за все годы Обирон никогда не слышал ничего похожего на неуверенность в голосе немесора.

— Но ведь... у них нет души, Обирон. Они похожи на нас, выглядят как мы, но что-то отняло их сущность. Они... отделены от нас.

Варгард молчал, но в этот раз не по привычке, а будучи совершенно ошеломлён тем, что сказал Зандрех. В этот раз старый полководец видел реальность как есть.

Где-то за полночь связь с Зандрехом полностью прекратилась, и Обирон забеспокоился. На мгновение отвлёкшись от боя, он удалённо заглянул на мостик «Хорактиса» и на долю секунды испугался, что может найти там своего хозяина, безжизненно лежащим у ног Сетеха. Однако ему предстала картина едва ли не хуже, отвлёкшая его до такой степени, что штык неприятельского воина оказался на расстоянии вытянутой руки от его тела, прежде чем варгард наконец зарубил противника.

Зандрех выглядел морально сломленным. Опёршись на перила, он стоял, понурив плечи и склонив голову. Посох валялся на палубе, а рядом с ним — пустой кубок, который немесор всегда считал переполненным. И пока воины, подключённые к пультам управления на мостике, рассеянно наблюдали за происходящим, Обирон горевал.

Юность Обирона прошла совсем иначе, чем у Зандреха: на песчаном дворе под палящим солнцем, вместе с тысячами других солдат, он тренировался под надзором жестокого ублюдка, который нещадно лупил его розгами, ибо предпочёл бы увидеть своих подопечных мёртвыми, нежели бездельничающими. В отличие от аристократов, которые являлись в этот мир, зная, что остальные некронтир обязаны выражать им почтение, солдаты рождались безымянными, и ради обретения личности им приходилось бороться.

У дворян, равных своим подданным лишь по безжалостно короткому сроку, отведённому им на этом свете, цель жизни заключалась в приготовлении к её концу. Вложении всех сил в создание наследия, чтобы потомки хотя бы помнили их по размерам гробниц. Солдаты же знали, лучшее, на что они могут рассчитывать, — это неглубокая яма в пустыне и, возможно, упоминание в чьей-то походной песне. Поэтому для таких, как Обирон, жизнь сводилась к тому, чтобы жить.

А жить хорошо для солдата — значит стать безупречным орудием чужой воли. Смерть была неизбежна, и её не боялись, тогда как жизнь надлежало продать как можно дороже. Достичь славы — самое плёвое дело, как любил повторять его сволочной инструктор по строевой подготовке: для этого требовалось лишь продолжать сражаться и не умирать. Вот и весь секрет.

Оглядевшись, он обнаружил, что лежит на каменном полу в опалённой и заваленной обломками камере, в то время как неуклюжих Отделённых воинов повсюду сражают наступающие лич-стражи. Наполовину поднявшись на ноги, Обирон рухнул обратно на камень и только после этого вспомнил о своём нападении на командный узел. Тот факт, что он мог вспомнить хоть что-то, служило хорошим знаком: перенапряжение отняло у него не так уж много остатков разума.

На самом деле, проведя диагностику, он обнаружил, что его энграммы пострадали на удивление мало: всё, что он потерял, — память о вкусе и имя своего давно умершего отца. По жестокой случайности он не забыл имена членов фаланги, которая только что пожертвовала собой ради него, но Обирон счёл эти воспоминания тяжким бременем, которое он заслужил нести.

Обирон не мог сказать, что разозлило его больше. То, что злодей, пытавшийся убить его хозяина, в неприкрытой форме пытался склонить его к тому же или то, что это начинало казаться разумной идей. Ярость вспыхнула в его энграммах, словно молния, и ему пришлось сдержаться, чтобы не стукнуть кулаком по столу.

— Кроме верности, у меня нет к Зандреху иных чувств.

— Верности, Обирон, или любви? Потому что если ты думаешь, что это второе, то ты бредишь, как и твой господин. Биоперенос отнял у нас способности любить — если мы вообще обладали ею. Такого понятия для нас не существует.

Потерявший дар речи Обирон задумался, не будет ли лучшим ответом пустить в ход лезвие его боевой косы, однако он сомневался, что спустя так мало времени после битвы в погребальном зале сумеет одержать победу — особенно учитывая ручных сколопендр поблизости и арсенал трюков, которым Сетех, без сомнения, обучился во время долгого грабежа пространства м'ват. Вдобавок, у него не было уверенности в том, что немесор не прав. Поэтому впервые за шестьдесят миллионов лет сражений Обирон решил бежать.

Он долго стоял рядом с повелителем, ожидая, когда же тот заметит его присутствие, но Зандрех не прекращал скрипеть пером. Наконец, спустя час, немесор заговорил, и сказанное им поразило Обирона, как выстрел из гаусс-пушки.

— Кто ты?

Обирон возвратился на передовую, кипя от гнева и негодования, хотя уже и не знал, на кого те направлены. Сразу по прибытии он ринулся в бой и повёл лич-стражей в неистовую атаку на защитников гробницы. Но с какой бы злостью он ни оттеснял противников, он не мог изгнать дурные мысли из головы. Возможно, старому генералу и впрямь стоило уйти на покой и не мучиться от приходящего к нему осознания своей истинной природы. Предательство, которое предлагал ему совершить Сетех, в какой-то мере стало бы величайшей услугой, которую Обирон мог оказать как своему господину, так и держателю трону Саутехов. Возможно, убийство Зандреха выступало своеобразным выражением любви к нему.

«Трудно сказать, — подумал Обирон, — когда у тебя больше нет сердца».

Цветная версия этого поста http://wh.reactor.cc/post/890099