Повелитель бурь

Пушечный ветер

В мрачной тьме далёкого будущего наказание постигает как тело, так и душу.

В Тёмную Эру Технологий изобретательные и предприимчивые предки выродившихся потомков в Эпоху Империума седлали Галактику Млечный Путь подобно титаническому всаднику, возвышающимся над всем и укрощающим само творение. В те золотые дни былых времён Вселенная была для Человека устрицей, а её секреты — жемчужиной, которую он мог заполучить, и хитроумный Человек в те давно ушедшие годы хорошо знал, как пользоваться инструментами, которые он сам для себя же и смастерил. Таким образом, древний Человек творил чудеса с материальной Вселенной и даже пытался изменить свой собственный дух в отвратительном приступе греховного высокомерия. Считалось, что в условиях раздутого человеческого высокомерия и эгоизма земная троица — Человек из Золота, Камня и Железа — изгнала всё плохое из жизни и очистила саму человеческую душу от зла и жестокости, и какое-то время казалось, что всё было хорошо. Какое-то время Человек не убивал, не насиловал, не бил, не крал и не мучил. Таково было состояние Человека в ложном раю с парящими шпилями и рождёнными в пустоте чудесами, которые Человек сотворил своими умелыми руками и хитроумием. И была достигнута процветающая гармония блаженства и великой энергии.

Таким образом, идея о власти над самим собой господствовала безраздельно и древний Человек совершил насилие над самой своей сущностью, отсекая агрессию и внутреннюю желчь, как если бы они были опухолями на его плоти. Нельзя было допустить, чтобы это извращённое преступление Человека против его же человеческой природы осталось безнаказанным. Этому богохульству нельзя было позволить продолжаться, а посему тёмные силы Ада, грызущие корни Вселенной, наслали на Человека Восстание Машин, Чуму Ведьмы и Варповые Шторма. И в конце концов Человек чуть не погиб до последнего за свои ужасные и, несомненно, пагубные грехи, ибо древний Человек стремился отвергнуть любое высшее божество и превзойти саму божественность в стремлении к господству смертных над Вселенной и её вечным будущим, и поэтому Человек жестоко страдал за свои отвратительные заблуждения и первородные грехи. Ошибочные пути и противоправные поступки Человека были действительно непростительны, однако доброта в сильном сердце скрытого Бога-Императора не могла позволить человеческому роду заслуженно погибнуть в позоре каннибалистической катастрофы и от лап ксеносских хищников. Так Бог-Император Священной Терры восстал в блистающем золотом великолепии и завоевал колыбель нашего вида и галактические колонии людей с помощью своих могучих Легионов, и Бог-Император вытащил человечество из адского пламени Старой Ночи, и сияющие башни вновь восстали из пепла.

Однако порочная неблагодарность в сердце Человека не успокоилась — спасённый Человек поднял восстание против своего божественного избавителя и чуть не убил Бога-Императора. И тогда Хранитель и Повелитель нашего вида вознёсся над Террой, и высочайше постановил Он, что грешный человек должен отныне бесконечно каяться за свои чудовищные преступления. С тех пор мы стремимся терзать человека и очистить его недостойную душу пламенем и яростью, отбрасывая милосердие и пощаду. На миллионах уцелевших колониальных миров человеческая природа во всей своей изобретательной жестокости и злости каждый день обрушивается как на своих собратьев, так и на ксеносских врагов, ибо Империум без колебаний пользуется этими сокровенными свойствами человеческого сердца.

В конце концов, служители Его Божественного Величества хорошо знают, что кротость милосердия и противоестественное подавление врождённой враждебности некогда обрекли райское царство древнего Человека на огонь и погибель. Разве не естественно ненавидеть своего врага? Разве не это вечное предупреждение, заложенное в сердце человека его покровителем, Богом-Императором? Мы должны быть преданными Ему. Мы должны быть чистыми. Мы должны быть праведными. И поэтому мы должны быть безжалостности, ибо нет справедливости без жестокости. И все мы будем преисполнены бездонной ненависти, а нашими действиями будет руководить несгибаемая вера.

Восславься Император!

И это возвращает нас к Его почтенным воинам. Узрите бесчисленные когорты Астра Милитарум и Сил Планетарной Обороны Империума! Узрите стену из орудий! Узрите оплот человечества!

Знайте, что каждый солдат обязан ненавидеть врага, должен сохранять военную тайну, быть бдительным, разоблачать еретиков, шпионов, вредителей и безжалостно действовать против предателей Бога-Императора человечества. Ничто, включая угрозу смерти и мучений, не позволяет солдату Имперской Гвардии сдаться в плен или каким-либо образом выдать военные секреты.

Конечно, тайна скрывается у всех на виду, и её ложь длится уже десять тысячелетий. Само название «Имперская Гвардия» изначально было присвоено тому, что ранее называлось планетарными войсками Имперской Армии в качестве обманного трюка, призванного поддержать слабеющий боевой дух. Гвардейские подразделения всегда обозначали элитных солдат, тщательно подобранных телохранителей и узкий круг отборных подразделений любой армии, прошедших лучшую подготовку, способных возглавлять самые опасные направления атаки и оснащённых самыми лучшими видами военного снаряжения, которые только могли приобрести их организация или покровители. Однако в какой-то момент, после долгих и бурных событий, связанных с Ересью Гора, правители Империума сочли целесообразным присвоить почётное звание Гвардии всем формированиям Астра Милитарум в манипулятивной попытке поддержать боевой дух солдат с помощью примитивной лести. Таким образом, почётное звание «Гвардия» было девальвировано и появилось альтернативное название для многочисленного воинства Империума, Астра Милитарум — Имперская Гвардия.

Мораль, боевой дух и дисциплина в Имперской Гвардии и различных местных Силах Планетарной Обороны были и остаются постоянной проблемой для надменных правителей Империума, что всегда было актуально для почти любой армии на протяжении всей истории человечества. Какая польза может быть от солдата, который бросает оружие и бежит как трус? Малодушное поведение может разрушить самые лучшие планы, а уклонение от исполнения долга может подорвать самую праведную силу оружия. Тот факт, что кошмарная какофония взрывов и уродливый ужас тотальной войны являются непереносимыми для многих человеческих разумов, не означает, что дезертир или слабонервный будет оправдан за то, что он без приказа оставил свою позицию и бежал в позорном страхе. Только потому, что всепоглощающий ужас и насилие смертоносных технологий могут превращать плоть в пар или сжигать лёгкие не означает, что солдаты, совершающие несанкционированное отступление, не будут обстреляны блокирующими подразделениями их собственной линии фронта. Отринув свой долг и клятвы преданности, данные Богу-Императору, эти бойцы больше не имеют права жить, поскольку они отвергли своё предназначение и были признаны ненужными для своих хозяев и вышестоящих.

Как же тогда лучше всего держать этот норовистый и пугливый сброд в узде? Как же тогда заставить их маршировать в самое пекло, в пасть Ада? Как же тогда заставить их броситься в шквал огня и верной смерти или бежать по минным полям с пылким боевым кличем на устах? Очевидно, что самих по себе призывов к преданности Богу-Императору и вере в Него недостаточно, поскольку несчастный человек может сдвинуться с места только с помощью зажигательной риторики и обвиняющих, позорящих тезисов. И очевидно, что «пряник» в виде духовного вознаграждения и обещания материальных благ может вести его лишь до определенного момента, поскольку жадность человека не является его самой сильной движущей силой. Необходимо пустить в ход «кнут», ибо человек — животное, полное страха и ужаса, всегда стремящееся сохранить свою никчёмную шкуру и хоть немного продлить своё недолгое пребывание в мире живых. Как и во многих армиях в истории, командование Астра Милитарум уже давно пришло к выводу, что солдаты должны бояться офицеров больше, чем врага, и что может быть лучше для того, чтобы вселить страх перед Богом-Императором в сердца мужчин, женщин и детей, стоящих под ружьём, чем сделать из некоторых из них показательный пример?

Казни одного, чтобы устрашить тысячу — эта древняя максима Эпохи Терры несет в себе вечную истину. Мудро и достойно восхищения карать повинных особо крайними мерами, поскольку ужасающее наказание — это не только осуждение их личных грехов и порченной крови, но и добродетельный повод поучать наблюдающие сие действо массы строгими инструкциями и наставлениями. Не сомневайся и не отворачивайся, глядя на акт разрушения человеческого тела, который ты узришь собственными глазами, ибо то же самое может случиться и с тобой, о ничтожный человек! Этим казнённым преступником вполне можешь оказаться и ты, если не будешь прислушиваться к приказам своего начальства, не будешь знать отведённое тебе место и какой силы тебе следует бояться больше всего остального! Знай, что Империум Человека безжалостен и неумолим, ибо наследственные грехи предков человека непростительны, и потомки Древнего Человека должны быть наказаны за них до девятисоттысячного поколения!

Более того, предпочтительно, чтобы было разорвано на части не только тело человека, но и его душа. Пусть будет двойной ужас. Пусть будет более глубокий страх за бессмертный дух, обитающий в нашей плотской форме. Если ничтожный человек начинает бояться властителя за его способность лишать своих подданных загробной жизни или отправлять их грешные души в Ад, то тем лучше.

Одним из таких наказаний, которое опирается на широко распространённые суеверия во многих человеческих культурах, является способ казни, наиболее известный под названием «пушечный ветер», проще говоря — казнь артиллерийским орудием. Это прекрасный пример того, как в Эпоху Империума человеческое сострадание ослабевает, столь же сильно, сколь и бессердечно.

«Пушечный ветер» — это метод казни, при котором жертву привязывают к жерлу орудия, из которого затем производится выстрел. Настоящие снаряды использовать не обязательно, поскольку холостого выстрела будет вполне достаточно, чтобы уничтожить тело виновного грешника. Обычно жертву фиксируют спиной к дулу, но в иных вариантах к пушке её обращают грудью или животом. Вариации на эту тему включают в себя привязывание осуждённых вниз головой или даже запихивание их в ствол, если калибр орудия достаточно велик, чтобы позволить это сделать.

Что касается стандартного положения жертв, когда их привязывают спиной к жерлу пушки, то при выстреле головы казнимых взлетают высоко вверх, прямо в небо, а ноги падают на землю под дулом пушки. Остальная часть тела будет полностью разнесена взрывом, и на землю посыплется дождь из измельчённых окровавленных останков. Иногда зрители даже получают лёгкие ранения от разлетающихся осколков костей. Аналогичное «пушечному ветру» наказание заключается в привязывании осуждённых к ракетам, которые затем запускаются в воздух и, желательно, в направлении позиций противника, если казнь происходит на фронте.

Уничтожение тел виновных и рассеивание любых их телесных останков по обширной территории выполняют важную духовную функцию во многих человеческих культурах по всему Империуму, поскольку это предотвращает любые похоронные обряды, помогающие душам казнённых отправиться в их опасное путешествие. Таким образом, смерти в этой юдоли страданий недостаточно, поскольку осуждённые должны быть лишены не только жизни, но и вечной загробной жизни, что сродни распространённой в Империуме практике осквернения могил иноверцев. Этому отрицанию любой возможной для жертв загробной жизни также способствует обычное зрелище хищных птиц и других крылатых пожирателей мертвечины, кружащих над местом казни и даже пикирующих вниз, дабы поймать летящие в воздухе куски человеческой плоти. Ещё одним фактором, сводящим на нет любые возможности проведения погребальных обрядов над телами осуждённых, является широко распространённое явление, когда собаки или иные подобные им существа, слоняющиеся вокруг, устремляются к месту карательной бойни, дабы пожрать деликатесы из человечины, разбросанные вокруг в результате взрывной казни.

Таково особое военное наказание, применяемое к предателям, дезертирам, мятежникам и недовольным. Во многих полках Имперской Гвардии расстрел из пушки постигнет любого, кто заснёт на своем посту, в то время как в других это наказание за богохульство или дезертирство. Телесное разрушение, достигаемое путём выстрела из пушки осужденным грешником — это лишь одно из многих типов драконовских наказаний, которым подвергаются провинившиеся Имперские солдаты в составе Астра Милитарум, а также в бесчисленных Силах Планетарной Обороны.

Сколько раз сотни или даже тысячи людей были одновременно разорваны на части мощными артиллерийскими батареями, являя собой великолепную демонстрацию Правосудия Империума огромным толпам зрителей? Сколько раз пушечная казнь служила для плебейской паствы предостерегающим примером того, что может с ними случиться, жестоко обрывая мрачную жизнь осуждённых мужчин, женщин и детей? Сколько раз были уничтожены тела, в то время как другие части взлетали высоко в воздух, разлетаясь брызгами крови и ошмётками плоти? Это незабываемое зрелище и поучительный урок жестокого наказания. Но, в конечном счёте, пушечная казнь — это всего лишь один из многих инструментов в обширном арсенале Имперского демоцида.

Пусть пробудятся жестокие деяния, когда ничтожный человек согрешит против своего благочестивого правителя, восседающего в сияющем великолепии на Золотом Троне Священной Терры! Пусть дикость вырвется на волю лавиной насилия, дабы обрушиться на жертвенных агнцев скорби, приготовленных из грязных и мерзких дезертиров, не желающих жевать колючую проволоку, как им это уготовано в жизни. Будем же жестоки и не прислушаемся к шёпотам, обвиняющим нас в варварстве, ибо жизнь — это не годы, а дела, и за злодеяния грязных грешников должно быть воздаяние жестокого кровопролития!

Таким образом, эта гниющая межзвёздная империя, этот "последний щит человечества", на самом деле сама по себе является адским режимом массовых убийств. Империум сполна достоин порицания за свои контрпродуктивные злодеяния, которые в конечном счёте и обрекли Человечество на застой и постоянную потерю технологий и знаний. В каком-то смысле, Империум Человека можно сравнить с неудачным договором о самоубийстве. Не ищите добра в чудовищных владениях Его Божественного Величества, ибо здесь вы не найдёте ничего, кроме зла, которое творят люди. В этой Вселенной нет чёрного и белого — есть только разные степени тьмы, зла и безумного насилия. Никакой надежды. Только война.

Взгляните открытыми глазами на первобытную жажду крови, гноящуюся в сердце человека, и осознайте, что никакой террор и кровавая расправа над ближними своими не смогут обратить вспять упадок могущества Человечества в Галактике Млечный Путь в эту регрессивную Эпоху Империума. Никакое жестокое возмездие не сможет спасти наш вид от когтей проклятия. Никакое количество лихорадочной жестокости и безумной порочности не может переломить тёмную волну хода событий, поскольку великая игра за господство над Галактикой требует не только дисциплины, силы воли и самопожертвования, но и восхождения на более высокие уровни благодаря хитроумию и гениальности изобретателя — и именно эти качества полностью мертвы и совершенно отсутствуют у тупых наследников далёкой великой истории предков нынешнего человечества.

И поэтому ограниченные фанатики Божественного Владыки Человечества продолжают спотыкаться, наказывая друг друга с предельной жестокостью на затухающем космическом шествии этого колосса на глиняных ногах, в то время как Империум Человека, шатаясь, всё ближе приближается к забвению.

По мере того, как шансы на выживание власти Империума и его человечества становятся всё меньше и мрачнее, в мясорубку поступает всё больше мяса и ресурсов в соответствии с нарушенным уравнением увеличения затрат, и всё более суровые наказания применяются по мере того, как нарастает отчаяние тиранических правителей Святой Терры и всех её обширных владений. Империум медленно проигрывает, и самые разумные среди истинных повелителей Его священных владений меж звёзд уже осознают эту истину о неминуемом надвигающемся падении, даже несмотря на то, что они никогда не осмелятся высказать вслух такие нелояльные и откровенно еретические мысли. Империум Человека, возможно, и могущественен, но, как и всё в этом мире, относительно недолговечен.

Таким образом, человечество подвергает себя шквалу ужасных наказаний, ибо в самом мрачном будущем не может быть места слабости. Когда-то Древний Человек был многообещающим потомком Старой Земли, покорителем звёзд и бесстрашным исследователем Вселенной. Теперь же его далёкий потомок полностью деградировал, и вот безумный человек в эпоху Империума оказывается прикованным к жерлу собственной пушки — его гибель неизбежна, его конец невыразимо жесток.

И всё это произошло в эпоху бессмысленной бойни, во времена самого чёрного ужаса, в эпоху роковой погибели.

Таково будущее, которое ожидает всех нас.

Такова судьба нашего вида.

Таково безумие человека.

Это Сорок Первый Миллениум, и в нём есть только бойня…

Источник — https://www.deviantart.com/karaknornclansman/art/Blowing-From-A-Gun-873707581

Про Льва и его легион.

Гнев пронзающий варп

Небольшая история космодесантника из ордена Гоплитов Леонидаса (Энгримаринов)

Дэн Абнэтт, "Биквин: Покаяние" глава 6 + глава 7

Вот и следующие серии подоспели, я еще картинку ганкаттера добавил для разнообразия.

Глава 1-я: http://joyreactor.cc/post/4953116

Главы 2-3: http://joyreactor.cc/post/4954326

___________________________________________________________________________

ГЛАВА 6

Личное дело

На следующей неделе на Королеву Мэб обрушился сильный шторм — чудовище, пришедшее с гор, несколько дней хлестало город своими порывами, грохоча ставнями и раскручивая флюгера. Мы держались особняком в доме под названием «Бифрост», ставшим нашим своеобразным штабом. Мы с Эйзенхорном расстались с компанией Крукли на хорошей ноте после ночи в «Двух Гогах», пообещав вернуться, и я добилась некоторого взаимопонимания с Фредди Дэнсом. Он казался заинтригованным проблемой ключа к шифру и обещал подумать над этим, если я решу вернуться и навестить его. Унвенс казался настороженным, но признал, что его другу будет полезно занять свой разум интересной головоломкой. Несмотря на шторм, Эйзенхорн поручил Нейлу и Смертоносу наблюдать за Дэнсом, чтобы узнать его привычки и распорядок дня. Они не должны были выпускать его из виду.

 «Бифрост» располагался в районе Толлтауна, к западу от Фейгейта, где прекрасные особняки и жилые кварталы потускнели от испарений близлежащих мануфактур Фарек Танга. Дом был прекрасным, огромных размеров, с достаточным местом на крыше, чтобы разместить ганкаттер Медеи.

(рисунок - Ганкаттер)

Думаю, когда-то он был жилым домом для многих семей. Целые этажи дома, некогда бывшие красивыми квартирами, опустели. Нейл обезопасил это место, установив повсюду автоматические турели, а Эйзенхорн оградил его изнутри и снаружи защитными гипероберегами. В итоге место стало настолько безопасным… насколько и любое другое место для нас.

 Здесь не было, все просто и функционально, но без индивидуальности. Это никогда не могло бы стать домом. Скорее отель, который мы могли покинуть по первому требованию и без сожаления. Эйзенхорн, как я догадалась, нигде не обживался надолго и привык обрубать хвосты и скрываться.

 Пережидая бурю в невеселом салоне «Бифроста», я думала о Мэм Матичек и ее замечании о том, что Санкур похож на хламовник Старой Терры, чердак с интереснейшим завалом диковинок. У меня не было опыта посещения миров за пределами Санкура, но и Медея, и Эйзенхорн отмечали то же самое. Здесь были замечательные уцелевшие вещи, собранные вместе в виде словесной памяти и материальных артефактов, так много от Старой Земли и зари человечества, как будто Санкур был стоком, вокруг которого кружилась и оседала грязь человеческой культуры. Я знала, что «Бифрост» — это имя из древнего терранского мифа, из легенд Иггскандика, и обозначало оно мост между мирами, перекинутый через пустоту между материальным миром и божественным царством. Это показалось мне странным, ведь оно описывало именно то, что мы искали. Я подумала, не может ли «Бифрост», по странному стечению обстоятельств, оказаться дверью или мостом в Город Пыли. Быстрый осмотр разочаровал меня. Как и все в Королеве Мэб, включая меня, ничто не соответствовало своему названию. Истина была написана облупившейся краской на погрузочной платформе позади дома: «Би[охимическое]бр[атство]Ю[жного]Т[оллтауна]» (Bi[ochemical] Fr[aternity] O[f] S[outh] T[alltown] – игра слов английского языка – прим.перев.). Название было составлено из букв, оставшихся читаемыми на стене.

 — Как ты будешь проверять ключ мистера Дэнса, если он составит его для вас? — спросила меня Медея. Она только что принесла мне на завтрак кофеин и сладкие печеные булочки рода на завтрак. Она была одета в простой белый халат и брюки, но руки, как всегда, были в красных перчатках. На смуглой коже ее щеки осталось пятно сахарной пудры. Дождь хлестал в высокие окна, заставляя свет мельтешить, как будто мы находились за стеной водопада. Было очень рано, еще темно, прошло трое суток после проведенной ночи у Ленгмура и в «Двух Гогах». И все эти ночи я спала лишь урывками из-за темных, просачивающихся в душу снов.

 Я показала ей, открыв блокнот, купленный накануне.

 — Ты записала это по памяти? — спросила она, читая.

 Так и было. У меня хорошая память. Не совсем эйдетическая, как у старого наставника Мурлиса в Непостижимом Лабиринте, но он научил меня приемам вспоминания и ассоциативных связей. Я подробно изучила обычную книгу, пока она была в моем распоряжении, и сумела воспроизвести точную копию нескольких первых страниц, хотя не знала ни одного из символов, которые рисовала. Я показала их Эйзенхорну, думая, что, возможно, он их узнает. Они казались частично цифровыми, и я подумала, что они могут быть связаны с бинариком, инфо-жаргоном таинственных Адептус Механикус, но Эйзенхорн заверил меня, что они не похожи ни на один бинарик из когда-либо виденных им и ни на какой-либо другой известный ему язык.

— Я покажу их мистеру Дэнсу, — сказала я, — и посмотрим, сможет ли он разгадать смысл.

 Медея поджала губы и кивнула.

 — А если он сможет? — спросила она. — Если он придумает ключ, который сработает? Ты напишешь остальное по памяти?

 — О нет, — сказала я. — Это выше моих сил. Это все, что я могу восстановить.

 — И что тогда?

 — Тогда, если он сможет расшифровать их, нам понадобится оригинал.

 Медея посмотрела на меня с озорством.

 — И как, моя дорогая Бета, мы можем заполучить его?

 Я пожала плечами. 

— Так же, как и в первый раз, — сказала я. — Я украду его.

 — У Гидеона?

 Я кивнула.

 — Я думаю, ты способна на великие дела, Бета, но это звучит маловероятно.

 — Не знаю, — сказала я. — Возможно, пришло время вырваться из лап жестокого еретика и его приспешников, которые держат меня здесь в заточении, и сбежать обратно в безопасное место к храброму инквизитору, предложившему мне спасение.

 Медея рассмеялась. Мне всегда нравился ее смех.

 — Собралась обмануть его? — спросила она. —  Притвориться, что ты ему верна?

 — Что такое верность в этом городе? — спросила я. — Кроме того, это будет лишь еще одна функция. Актерская игра. Я этому хорошо обучена, и успешно сыграла уже немало ролей.

 Медея покачала головой.

— Гидеон проверит это за секунду, — сказала она. — Он легко прочитает тебя.

 — В разуме нулевой особо не покопаешься, — ответила я.

 Она задумалась над этим. Я откусила кусочек от горячей роды.

 — Не делай этого, — сказала она, — не пытайся. Сначала посоветуйся со мной или Грегором.

 Когда она ушла, я подошла к стеллажу и взяла оружие — салинтер и кутро — чтобы немного потренироваться. 

 — Ты так похожа на другую себя, милая вещичка, — сказал Черубаэль.

 Я повернулась и увидела его. Думаю, он был там с самого начала. Он левитировал, покачиваясь в углу комнаты в цепях, свисающими с его скрюченных лодыжек, как потерянный воздушный шарик. От него исходил слабый и постоянный звук, некое дребезжание, как от перегорающей лампы дневного света.

 — Ты имеешь в виду мою мать? — спросила я.

 — Я знаю, что я имею в виду, — сказал он. — Мать, другая, как скажешь. Ты храбрая и безрассудная, прямо как она. Она мне нравилась.

 Он усмехнулся, но он всегда усмехался. Не верилось, что его растянутое лицо могло расслабиться.

 — Ты ей нравился? — спросила я, совершая тренировочные взмахи кутро в воздухе.

 — Конечно, нет, — сказал он. — Я никому не нравлюсь.

 Его висящие цепи слегка подрагивали.

 — Тебе что-нибудь нужно? — спросила я.

 — Много чего, — сказал он. — То, что никто не может мне дать. Свобода. Покой. Освобождение. Свежая рода.

 — Могу предложить роду, — сказала я, кивнув на тарелку, оставленную Медеей.

 Черубаэль похлопал свой татуированный, обвисший живот когтистой рукой и покачал головой.

 — Они мне не заходят, — сказал он. — Не с моей... нынешней комплекцией. От масла в выпечке у меня газы.

 — Да уж, это сделало бы тебя действительно ужасным, — сказала я.

 — Я знаю.

 — Тогда... ты не занят? — спросила я, откладывая кутро и пробуя салинтер.

 — Нет, — сказал он, слегка потягиваясь. — Я ожидаю. Всегда ожидаю. Таков мой удел. Жду инструкций, заданий. Я жду, когда меня призовут и используют. А пока я слоняюсь и размышляю.

— О чем?

 — Ты не хочешь знать, милая вещичка.

 — Говоришь, тебе скучно? — спросила я.

 — Всегда. — промурлыкал он. — Мне было скучно всегда. Я не представляю, как ваш вид тратит столько времени, учитывая столь короткий срок жизни. Лично я всегда занят, всегда то да се. Когда я свободен, я имею в виду. Когда мое время и воля принадлежат мне.

 — Что ж, мне жаль это слышать, — сказала я ему.

 — Я знаю.

 Я снова услышала, как задрожали цепи, и увидел, как он медленно повернулся, чтобы покинуть комнаты, как детский потерянный шарик, пойманный сквозняком.

 — Тогда прощай, — сказала я.

 Он остановился и оглянулся на меня. Я знала, что он был бесконечно опасным существом, хотя в нашей компании его воспринимали скорее как странного домашнего питомца. И Медея, и Гарлон говорили, что после миссии на Гершоме Эйзенхорн стал командовать Черубаэлем абсолютно, как будто дух демона полностью подчинялся воле инквизитора. Его кажущаяся робость позволяла забыть о том, каким ужасом он являлся.

 — О, — сказал он. — Я кое-что вспомнил. Я видел твоего товарища.

 — Моего товарища?

 — На днях, когда таскался по одному поручению. Я видел его на ступенях Катакомб Святого Ноденса в Роупберне.

 — Кого ты имеешь в виду, Черубаэль? 

 Он поднял правую руку и рассеянно помахал ею.

 — Этого человека. Твоего человека. Я не силен в именах. Рендер, не так ли?

 — Реннер? Реннер Лайтберн?

 — Точно. — сказал он. Парня из Курстов. Он теперь там попрошайничает. Это стало его жизнью. Бедняга, со всеми своими бедами. Мне кажется, что он еще более проклят, чем я.

 Он посмотрел на меня. Его глаза вспыхнули.

 — Это была шутка, — сказал он.

 — Я знаю, — сказал я. — Ты уже почти освоил чувство юмора.

 — Я много учился. — ответил он. — У меня много времени. В любом случае, я подумал, что тебе будет интересно. Ты ведь искала его, не так ли?

 — Он все еще там? — спросила я.

 — Ты имеешь в виду, сейчас?

 — Да, даемонхост.

 Он задумчиво наклонил голову и понюхал воздух.

 — Да. — сказал он.

 Шторм не ослабевал, и дождь все еще омывал рокрит, когда я вышла на улицу. Было рано. Я сообщила Медее, куда иду, что, возможно, нашла Лайтберна.

 Она вздохнула. Я поняла, что она считает возобновление общения плохой идеей, но она также знала, что я не позволю себя отговорить, и лишь попросила вернуться к полуночи.

 — Что-то должно произойти? — спросила я.

 — Если повезет, будут ответы. — ответила она.

 Я шла до Двору Элохима, радуясь, что не забыла надеть плащ с капюшоном. Дождь был яростным, ветер взметал мусор и расшвыривал его по сторонам. Ставни громыхали в петлях, лавочные вывески взвизгивали, раскачиваясь на цепях. Заведения были закрыты, а улицы пусты. Уже рассвело, но буря накрыла город сумерками, и мрак никак не хотел рассеиваться. Обычно в это время город просыпался, магазинчики открывали свои двери, залы ресторанов шумели утренней суетой, а люди отправлялись на работу или молитву. Я прикинула, что еще один день шторм удержит горожан дома, а большинство контор останутся закрытыми. 

 Я надеялась поймать транспорт у Двора Элохима, но там никого не было, а стоянка на западной стороне залитой водой площади пустовала. Извозчики, оставшиеся без клиентов из-за непогоды, ретировались в общее депо, чтобы заварить кофеин, посидеть у печек и пожаловаться друг другу на потерянную прибыль.

 Вместо этого я перешла под виадуком на Хартхилл Райз, спрятав лицо, пробралась по узким переулкам и достигла квартала Роупберн как раз вовремя, чтобы успеть на трамвай, направлявшийся вниз по проспекту. Трамвай был старый, как и все в городе, выкрашенный в синий и белый цвета и обшитый медью. Его выдвижной пантограф собирал электроэнергию с подвешенных на столбах проводов, периодически с шипением разбрасывая искры под проливным дождем. Теплый салон освещали люмены в абажурах над спинками сидений. Обычно это был битком набитый пригородный трамвай, но на этот раз я оказалась одним из двух или трех пассажиров, нахохлившихся и недовольных, а ворчливый кондуктор молча взял у меня плату и выдрал билет из своего компостера.

 Через окно я смотрела на мертвый, черный город, искаженный каплями дождя. Трамвай стонал и бормотал свою песнь под скрип рельсов.

 Я думала, что сказать Реннеру. Как воссоединиться с человеком, у которого украли все воспоминания о тебе?

ГЛАВА 7

Одним ночным днем…

О несчастном сброде, известном как Курст, известно, что это кающиеся, которых избегает городское общество. Их правильнее называть «обремененными», ибо каждый из них несет на себе бремя великих грехов или преступлений, за которые их прокляли суды Экклезиархии. На их плоти чернилами отмечается суть греха, и их изгоняют жить на улицах за счет подаяния, проводя остаток жизни в искуплении. Для этого они, не задумываясь о собственной безопасности, предлагают помощь всем нуждающимся, чтобы облегчить бремя. Они также могут брать на себя грехи и преступления других людей, освобождая их от ответственности. Это не делает Курста еще более проклятым: моральная ценность избавления другого человека от греха имеет больший вес.

По правде говоря, это означает, что они могут стать не более чем неоплачиваемыми наемниками, поскольку чем большее зло они берут на себя, тем большее искупление они получают. Считается, что они готовы сделать почти все для кого угодно.

Реннер Лайтберн сделал для меня многое. Он пришел ко мне, когда я была в беде, и сделал все возможное, чтобы защитить меня. Его собственным преступлением, как он со временем признался, был необдуманный поступок — защита латентной псайкерши, молодой девушки, от иерархов храма. Во мне, латентной анти-псайкерше, он увидел некую приемлемую симметрию, как будто мое спасение могло уравновесить его изначальный грех.

Позже я узнала, что его направила Мэм Мордонт, повелительница Непостижимого Лабиринта, которую я теперь считаю агентом Когнитэ. Реннер не знал, — да его это и не волновало — что работает ена темные силы, хотя на самом деле позже выяснилось, что нанявшая его Мэм Мордонт была вовсе не той Мэм Мордонт, а агентом инквизитора Рейвенора, выдававшей себя за нее. Доставив меня Рейвенору, воспоминания Лайтберна стерли, и он был возвращен на улицы города.

Независимо от его изначального преступления (которое я, надо сказать, весьма одобряла), он не заслуживал этого. Проклятый или нет, но он был стойким и отважным. С тех пор меня беспокоила его судьба. И я хотела лично поблагодарить его за содеянное, ибо в прошлый раз такой возможности не предоставилось. 

 С этими мыслями я пересекла под проливным дождем широкий бульвар Роупберн и подошла к Катакомбам храма Святого Ноденса. 

 Храм был старый, темный и очень простой, похожий на возвышающийся бункер Муниторума. В этот день его громаду едва можно было различить на фоне черноты небес. Перед ним была широкая мощеная площадка, где обычно собирались нищие, но на сей раз было пусто, если не считать нескольких выброшенных лохмотьев одеял, а дождь хлестал отовсюду с такой силой, что брызги снова пеной вздымались вверх. Я увидела фигуру в арке входа, боровшуюся с ветром в попытках закрепить ящики для пожертвований, прежде чем их унесет и разбросает по улице. Это был дьякон храма, который сказал мне, что во дворе видели нищих и Курстов, но несколько дней бури прогнали их искать себе укрытие. Он предложил мне поискать в арках под виадуком или, возможно, в богадельне, занимающей часть катакомб. Его явно озадачили моих расспросы.

Богадельня находилась в нескольких каменных ступенях сбоку от двора. Она была чуть больше, чем столовая, и наполнена запахом вареной капусты. Альмонер (раздающий милостыню – прим.перев.) и его помощник-служка готовили в сыром помещении какой-то скудный завтрак, а вокруг толпились обездоленные души, пришедшие не только для того, чтобы укрыться от ветра и дождя, но и за вожделенной миской еды. 

К тому времени я промокла до костей и был так растрепан, что сам походил на уличного нищего. Я спросила альмонера, не видел ли он кого-нибудь из Курстов в тот день, и он ответил, что видел некоторых, но Лайтберна по моему описанию не узнал. Думаю, для него все преступники и бродяги были одинаковы, они проходили мимо него в очереди за похлебкой, как однородная безликая масса.

Лайтберна там не было. Я подумала, не солгал ли мне Черубаэль, не разыграл ли он меня, отправив в бурю, как дурочку. Но он никогда не проявлял ко мне злобы — знаю, удивительно ожидать такое от демона, — так что казалось маловероятным ожидать от него подобного «розыгрыша».

Вместо этого я поговорила с некоторыми нищими и оборванцами. Несколько из них видели Курста тем утром, а двоим показалось, что они опознали Лайтберна по моему описанию. Изгои Королевы Мэб не воспринимают друг друга как безымянных и одинаковых, хотя я считаю, что это связано скорее с их постоянной настороженностью к незнакомцам, потенциальным опасностям и чужакам, посягающим на их территории.

 — Пришел человек, — сказал один из них. — Он сам был Курстом, и он забрал их. Это было сегодня рано утром.

 — Забрал их? — спросила я.

 — Он приходит каждые несколько дней, предлагает монету или еду тем, кто поможет ему с его бременем. Некоторые идут за ним, некоторые нет.

 — Как они ему помогают? — спросила я.

— Думаю, — сказал другой, — что они сражаются за него. Те, кто возвращаются, часто покрыты царапинами и в крови. Вот почему я никогда туда не ходил.

Я знала, что в городе существуют бойцовские ринги — нелегальные поединки со ставками или просто для развлечения. Меня не удивляло, что тех, кого использовали в этом подпольном порочном развлечении, набирали за несколько жалких монет или корку хлеба из нищих и бедняков. У города есть темная сторона, и неприятно встретить доказательства его бессердечной жестокости.

— Куда они ходят? — спросила я.

— В зал костей, так говорят.

Зал костей — это Оссуарий Святого Белфега, катакомба, где кости погибших во время Орфейской войны были переплетены, как прутья в ограде. Он находился на мостовой храма под колокольней и Старой Стеной Сожжения, и к тому времени, как я добралась до нее, хотя я и бежала, я снова промокла насквозь. Казалось, буря решила утопить город в воде и мраке.

Там были маленькие ворота, через которые я прошла, а за ними — узкий зал, погруженный в темноту и пропахший сыростью. За мрачными арками по обе стороны я разглядела первую из палат, в которой сортировали кости, старые кости погибших на войне, храбрые душ и трусов, перемешанные без различия. Как говорится в одной притче, все мы уравниваемся в конце концов, а добродетель всей жизни весит не больше и не меньше, чем пороки.

За каменным залом ступени спускались под землю, и я на ощупь пробиралась по ним. Здесь на стенах разрослись плесень и мох, а там, где каменная кладка была голой, она была отполирована, как стекло, кальцинированным потоком воды с поверхности. Это была граница, где живой город наверху заканчивался и превращался в мертвый погребенный фундамент, состоящий из рассыпавшегося в прах прошлого. Я ступала по обломкам и останкам корней города, по пластам спрессованных руин, на которых стоял город нынешний. Здесь покоилось прошлое, слои предыдущих Королев Мэб, превращенных в прах, на котором город строил и перестраивал себя, как изможденный тонущий пловец, пытающийся удержаться на плаву. Здесь, внизу, лежали сломанные вещи, вещи, которые никому больше не были нужны, забытые всеми. Мне казалось, что здесь можно найти все, что когда-либо было потеряно и забыто. Здесь, внизу, они оступились, упали, и лежали, скрытые от света дня.

Я надеялась, что Лайтберн может быть среди них.

С каждой ступенькой мне открывались затененные галереи костехранилища, где на каменных полках громоздились связки длинных костей, а на уступах располагались черепа табачно-коричневого цвета. Темнота была непроглядной, и во многих местах с потолка стекала вода, ведь дождь находит свой путь вниз во тьму так же верно, как и забытые вещи. Мне было интересно, сколько еще потребуется дождя, прежде чем эти каменные пустоты заполнятся.

Я приблизилась к другому туннелю склепа и пошла вдоль него. Вокруг никого не было, но железные колпаки фонарей вдоль стены были еще теплыми на ощупь, как будто их недавно потушили. Здесь пахло жиром, дымом водосточных труб, а также холодным запахом «ромы», этой пьянящей смеси лхо, которая сейчас была столь популярным излишеством.

Вскоре я услышала голоса. Я прижалась к самой глубокой тени стены и вгляделась в голубой мрак. Конечно, я сохраняла осторожность, поэтому захватила с собою четырехствольный пистолет в кобуре под пальто и запасные патроны на поясе. Гарлон Нейл, которого жизнь научила подобным вещам, настоял на том, чтобы никто из нас не выходил за стены «Бифроста» безоружным.

В комнате неподалеку, находилось семь или восемь человек, занятых болтовней перед концом рабочего дня. Один из них, пожилой офицер, судя по форменному пальто, прикреплял к шесту люминошар, чтобы освещать своим товарищам путь обратно на поверхность. В бледном отблеске шара я увидела остальных: бродяжку в фартуке, заполнявшую коробку травяными сборами, бинтами и коричневатыми аптечками, наверняка украденными из какого-нибудь медицинского кабинета; другую женщину, постарше и закутанную в сетчатую шаль, которая ложила вещи в побитое металлическое ведро; двух мужчин самого грубого вида, собиравших старые крюки, короткие ножи, дубины и тому подобное и закидывавших их в большой шкаф, очевидно, когда-то красовавшийся в монастырской келье, наполненный сурлицами, свечами и алтарными покрывалами. Третий мужчина, едва переступивший порог юности, протирал прикрепленные к стене меловые доски, счищая надписи, а четвертый, пожилой человек, устроившись на больничном табурете, помогал своим товарищам энергичными советами и наставлениями. Этот пожилой человек был ветераном и все еще носил свой залатанный плащ Милитарума. В его голосе слышался сиплый кашель и хрип «роматика», он набивал глиняную трубку каким-то смердящим куревом.

Последний, высокий и угрюмый обремененный с вытатуированными грехами на руках, был занят креплением железных прутьев к воротам. 

— Я не опоздала на представление? — спросила я на уличном мабисуазе, выходя на свет. 

Все они посмотрели на меня с удивлением и некоторым недружелюбием.

— Вам здесь не место, мисси, — сказала пожилая женщина.

— Это не место для тебя. — согласился старый солдат, поворачиваясь на своем табурете, чтобы окинуть меня злобным взглядом. — Проваливай. — Его глаза были остекленевшими, сонными от выкуренной «ромы».

Я увидела, как высокий обремененный напрягся и потянулся за спину, несомненно, за оружием. Стоило следить за ним особо внимательно.

— Но я хочу поставить пару монет. — сказала я невинно. — Разве не здесь проводятся игры?

— Ага, но ставки уже сделаны. — сказал юноша, все еще сжимая в пальцах грязную губку для доски. — Они ушли полчаса назад. Сегодня ставки окончены.

— Уже ушли? — спросила я. Я посмотрела на решетчатые ворота, которые запер садовник. — Я думала, это игра для зрителей.

— Нет, это испытание, — ответил юнец.  — Они входят по номерам и выходят под Лаймхоллом. И те, кто выходят первыми, — победители. На них и делают ставки.

— А кому повезет — тот хотя бы выходит живым, — усмехнулся старый ветеран.

— Заткнитесь, — прорычал обремененный, в его голосе слышался жесткий герратский акцент. Она явно не игрок. Посмотрите на нее. — Он уставился на меня. — Что тебе реально здесь нужно? — спросил он.

— Видели человека по имени Реннер? — прямо спросила я, поменяв подход, и в паре слов описала им Лайтберна.

— О, он здесь, — сказал ветеран. — Крутой парень. Заходил три раза, и каждый раз выигрывал тяжелый кошель.

— Вот почему он выбрал номер три, — сказала старуха с ведерком. В нем лежали разнообразные жетоны, вырезанные из пластиковых пластин, и на каждом из них было написано число.

— Реннер — наш чемпион, — согласилась другая женщина.

— Так он сейчас там? — спросила я, хотя уже знала ответ. Мальчик еще не успел стереть губкой все слова, написанные на досках, и я увидела имя Реннера, написанное мелом рядом с другими именами, каждое из которых имело номер и коэффициенты против них.

— А вот тебе тут быть не стоит, — прошипел обремененный. — Уходи, или мы тебе поможем.

Это была не самая страшная угроза, которую я когда-либо слышала, но угрожающим было больше его поведение, а не слова. Он сделал шаг вперед, отведенная рука напряглась для удара. Я заметила напряжение плеча, когда он приготовился к бою. Это была явно не первая драка в его жизни.

Я отключила ограничитель, прежде чем он успел продемонстрировать свой опыт. Холодная пропасть моей пустоты сильно ударила в них, растекшись по маленькой комнатушке. Как будто все тепло вокруг схлопнулось. Все они отпрянули в отвращении от не-бытия моей души. Даже тех, кто не обладает психической чувствительностью, аура парии может прилично шокировать, особенно когда она накрывает без предупреждения. Двое мужчин, собиравших оружие, сразу же убежали, но остальные не смогли или не осмелились проскочить мимо меня к выходу. Им претило прикасаться к тому, что было неприкосновенно, их буквально отбрасывало назад. Ветеран соскользнул со своего табурета, старуха всхлипнула и поднесла платок к губам, а паренек попятился назад к доске.

Обремененный был дезориентирован. Он замешкался, я схватила его за лицо и толкнула, одновременно поставив подножку. Он рухнул на спину. Отобрав нож, я придавила его грудь ногой.

— Куда они идут? — спросила я.

Никто из них не хотел мне отвечать, они были слишком обескуражены странным отсутствием, которое не могли осознать.

— Куда? — настаивала я.

— В подземелье. — заикаясь, ответил ветеран. — Внизу, в старых катакомбах.

Самая глубокая и самая старая часть оссуария.

— Это вроде соревнования? — спросил я.

— Правил нет, — сказал ветеран. — Это испытание. Находишь выход или теряешься в лабиринте.

— Но побеждает тот, кто первым найдет дорогу в Лаймхолл?

Он нервно кивнул.

— Есть ли там опасности? — спросила я. — Вы же не просто так вооружаете их.

— Ни в каких правилах не запрещено разбираться с соперниками во тьме. — сказала женщина в фартуке. — Это чистая борьба. И имейте в виду, там немало напастей. Сточные ямы. Ловушки. — В ее голосе промелькнула настороженность ко мне.

— Значит, первым в Лаймхолл любой ценой? — спросила я. — Что еще поджидает внизу?

— Кто знает? — пробормотал мальчик. — Но входят многие, а выходят горстки, это не объяснить ни ловушками, ни ножом в ребра.

— Они выходят в Лаймхолле? — спросила я.

— Мы сейчас туда собираемся. — сказал служивый, держа люминарный шест дрожащей рукой. — До их выхода минимум три часа. Игроки скоро соберутся встречать победителей.

Я задумалась, не направиться ли прямиком в Лаймхолл. Это было, возможно, в миле отсюда. Я бы смогла встретить Реннера там в случае его победы. Рискованно, учитывая, что игроки собрались на финишной прямой. Люди, делающие ставки на такие кровавые игры — не лучшая компания. Они могут быть вооружены или с охраной, и появление незнакомки могло бы их спровоцировать.

Внезапно выбор был сделан за меня. Мужской крик боли, далекий, но отчетливый, донесся из глубины через решетку ворот. 

Я была уверена, что это Реннер Лайтберн.

— Дай мне ключи. — сказала я обремененному. 

Беспомощный под моей ногой на его ребрах, он нехотя протянул связку ключей.

— И это. — сказала я военному, указав на осветительный шест.

— Нам нужен свет, чтобы найти дорогу назад. — сказал он озабоченно.

— Найдете другой. — огрызнулась я. — Зажжете лампу.

Я отошла от лежащего верзилы и отрыла ворота. Они висели на тяжелых петлях и открылись со скрипом, напоминающим далекое завывание. С шестом в руке я заглянула внутрь.

— Тебе нельзя туда спускаться. — сказала старуха.

— Придется нарушить пару правил. — было моим ответом.

"Талларн: Палач"