живот шарик

66 выпуск

For the SWAG-EMPEROR! (художник тот же что и тут - http://wh.joyreactor.cc/post/1738075)

Среди нашего модераторского состава был спор на тему добавления нового тега, нужен ли он на данный момент и будет ли в дальнейшем.


Тег Wh humor, нужен ли он для маркировки контента подразумивающего под собой всякие смешнявки, фотожабы и подобный контент.

С другой стороны нужен ли он, если есть тег Wh Other, который является совокупностью всех этих понятий и применяется в общем обозначении. Кто-то считает новый тег лишним, так как Wh Other изначально задумывался именно для юмор (см. описание тега). Но как можно заметить к Wh Other приклеплено ещё множество тегов как вх косплей, видео и т.д.(т.е. тег перерос своё старое значение) А контент к которому будет прикреплен тег многим кажется лишним в фендоме или просто слишком выделяется. По этому нам нужно ваше мнение что бы принять подобное ришение. Это вопрос уже подымался ранее(http://joyreactor.cc/post/2171589) и сейчас скажем вопрос встал на повестке дня и мы решили это обсудить. Также новый тег нужен для его блокировки, так как некоторый контент подподающий под этот тег травмирует сознания юных и не очень умов.


Свои варианты можно кинуть в каменты.

Сказки на ночь в стиле ТЭ.

В картонной броне, с указкой лазерной в руках
Идём в пекло ада, обращая врагов в прах!
Бесславною смертью окончится служба...
Удержу от падения священный я стяг!
Империум держится на наших костях!!!

***Василиск

Меня зовут Бростин Ларкс и я обязательно умру, но только не сейчас. Может, это случится завтра или даже послезавтра. Что совсем маловероятно, так это то, что я проживу больше недели. Впрочем, невелика разница. Сейчас я не умру, может быть через 10 или 15 минут. Я не знаю. Моя жизнь ничтожна для мира, но она моя, и не хочется отпускать её раньше времени.
Я родился в крохотном городке в округе Кананта, на четвёртой планете звезды Форос. Впрочем, тогда я этого не знал. Я был юн, и мир для меня был велик, но я не догадывался, насколько он был огромен на самом деле. Уже тогда я понимал, как мала моя жизнь, но я был счастлив. Наш мир был почти раем, за который, правда, было нужно очень много трудиться. В лучах милости Императора земля плодоносила и приносила по два, а иногда по три урожая в год. Как и мои предки, я возделывал землю. Тогда я принимал это как должное, наши земли были очень плодородны. Было достаточно бросить семечко или воткнуть в землю саженец, как тут же появлялись ростки. Даже постоянно скрытое тучами небо не сильно давило, ведь белое небо с ровным светом это же тоже красиво, по -своему. Да это был очень красивый мир: всегда цветы, и запах мёда от часовни Муниторум.
Никому из нас никогда не давали лениться. Земли было много, плодов было много, всегда в почёте были трудолюбивые руки. Я был пятым сыном в семье, и пусть не самым здоровым, но я всегда был честным и прилежным учеником, а ещё весьма смышлёным, хотя и завидовал братьям, ведь рядом со мной они были богатырями. Вскоре меня отдали учиться в схолу при часовне. Пастор Гудкнехт был обходительным человеком, он всё умел объяснить так доходчиво, что мне казалось странным, что у меня возникали вопросы. Тем не менее, он всегда радовался моим вопросам и охотно отвечал на них. Пастор же и порекомендовал меня на временное служение и обучение Проповедникам культа Бога-Машины. В тот день он сказал мне:
- У тебя светлая голова и большая ферма. Много братьев, много рук, но нужна хотя бы одна голова, которая знает, как правильно возносить мольбы императору, а как правильно духу машины. Знания не будут тебе обузой. Император любит тех, кто усердно трудится на своей земле и не скупится на налог.
Это были очень тяжёлые дни, пусть и счастливые. Моя голова трещала от знаний. От нашего пастора я узнал, что мы не одни, от служителя Механикус я узнал об удивительном союзе. Наша планета была не единственной обитаемой планетой этой системы, она была плодородна, но очень скудна на полезные ископаемые и металлы. Соседние с нами спутники и планеты не могли похвастаться таким мягким климатом и плодородием, зато могли похвастать своими кузнями. Вся наша техника до последнего винтика, каждая капля благословенного прометиума была доставлена в обмен на пищу с нашей планеты.
Я тосковал по родителям, но общение с ними мне заменял пастор Гудкнехт. У него всегда были тёплые руки и мягкий живот, он был высок и широкоплеч, борода с сединой была неровной, как он не старался, не могла прикрыть некоторые из шрамов на его лице. Как-то я спросил его, откуда эти шрамы. Первый раз в жизни я видел, чтобы он замешкался с ответом, огладил бороду и поглядел по сторонам.
- Очень уж ты любопытный. Может это и неплохо. Шрамы на людях оставляют жизнь или острое лезвие, если пользоваться ими неаккуратно. А ещё некоторые считают, что это знак выполненного долга. Я же считаю, что это отметки за ошибки, допущенные тобой или тем, кто рядом. Поэтому всегда должно быть время позаботиться о том, кто рядом с тобой, послушать, помочь, наставить. Император велик и он наполняет наши сердца благодетелями, никогда не отворачивайся от людей, иначе отвернёшься от себя.
Я долго думал над его словами, мне так и не удалось их понять. Он развернулся и пошёл своей хромающей, качающейся походкой обратно в часовню. А ещё в тот день я думал, что пастору тяжело ходить и держать спину прямо с его больной ногой, но он никогда не просил стул или каких послаблений и всегда находил время зайти к тем, кто не нашёл времени зайти к нему. Я очень хорошо помню тот день, потому что вечером пошёл дождь, а я убежал на танцы. Было так весело и беззаботно, никто не знал, что осталось всего полтора месяца и много урожая останется гнить на поле и некому будет его собрать.
Звон в ушах всегда мешает думать и даже вспоминать. Мир плывёт перед глазами. Что за шум? Такой назойливый, гудит рядом с ухом. Рука? Чья это рука? Она в крови. Это моя рука? Нет, это рука Сэтти нашего наводчика. А вот кровь моя. Как её оказывается много. Она тёплая. Что это бормочет? Радио. Да, это радио. Как далеко. Один метр двадцать сантиметров - это так далеко. Ничего, я доползу. Я не умру сейчас. Ещё есть кровь, и она во мне. Её мало, но она кипит. Сейчас, друзья, дайте ещё минутку. Я не умру, и вы не умирайте. Подождите немного, я всё сделаю.
В тот день я увидел солнце второй раз в жизни. Хотя беда витала в воздухе уже сутки. По тревоге были подняты местные СПО, никто и ничего мне не объяснял. Никому ничего не объясняли. Сначала была паника. Кто-то бежал, а кто-то, наплевав на всё, занимался своими делами. В небе то вспыхивали, то тухли огни, возможно, на орбите кипел ожесточенный бой. Я решил остаться в городе. Ведь я только начал постигать азы общения с механизмами, самые простые формулы мне объяснил ещё Пастор.
Небо сначала потемнело днём, а потом его расчертили тысячи и тысячи алых всполохов, превращая облака в рубиново-багровый купол, и с неба посыпались металл и смерть. Я видел, как из облачного покрова вырвался большой, объятый пламенем и дымом, первый транспортник. Как заработали системы противовоздушной обороны, и трассирующие ленты обвили корпус. Как с аэродрома навстречу врагу поднялось несколько истребителей. Корабль вздрогнул и плюнул огнём в ответ, слабо, не прицельно, и продолжил валиться набок.
Вслед за первым появились ещё и ещё истребители, транспорты, они лились сплошным потоком, и снарядов было меньше чем врагов. Истребители, поднявшиеся в воздух, упали огненными болидами, сбитые, обожжённые и искорёженные. Они вспахали землю, где-то загорелись поля. Я плохо помню. Рядом со мной упал один из них. Наш или и нет, я не знаю, - начиная с этого момента всё в тумане.
Помню, что пытался вылезти, и чья-то сильная рука вытаскивает меня из воронки и швыряет за забор. Был грохот и смрад. Город горел. Я куда-то бежал, и впереди меня бежали люди. Мы искали спасения. Я хотел было убежать из города, но нас остановили солдаты. Они привели губернатора, и он объявил о том, что верные слуги императора не испугаются врага. Что нам надо остаться в городе, и в случае опасности он раздаст оружие каждому.
Я плохо помню ту неделю. Помню, как оказался в часовне. Мощные механизмы хранили свод от разрушения, а конструкция пережила бомбардировку. Мне казалось, что разверзлись небеса, и наступает ад. Это сейчас я знаю, что обстрел был лёгким и неприцельным, нас зацепили краешком. Враг был неумолим и страшен, чтобы свалить каждого требовалось почти полностью разрядить батарею. Хорошо, что в наших местах легко добыть охотничий лаз карабин. Пригород не оказал сопротивления, и бой был на улицах днём и ночью. Нам везло, противник почти не обращал на нас внимания. Мы были всего лишь досадной помехой, которую проще не замечать. Мухой, гоняться за которой лень. Я помню, что в эти дни я подумал, как тяжело было Гудкнехту. Он заботился о раненых и ходил мрачный, явно раздумывая о чём-то. Единственное, в чём я был уверен это то, что он не боится. Страх не властен над ним.
Меня посадили у рации, ведь я совсем недавно служил в храме и знал несколько формул. Я поймал одну странную шифрованную передачу и дал её послушать пастору. Он отогнал меня от рации и стал внимательно слушать. А потом наладил микрофон и начал говорить на каком-то странном непонятном мне жаргоне. Все слова вроде были понятны, но получалась полнейшая каша. Что мог понять человек в предложении «Красные цветы распускаются на юге»? Тогда рация ожила и ответила ему. Это был первый раз когда он повысил на меня голос. И я не посмел остаться и позорно бежал. В тот день почти не стреляли. Холодно не было, но я ёжился как от мороза. У дверей я увидел солдат и губернатора, что оставались в городе. Они собрали оружие и ушли. Просто так… не сказав никому ни слова. Я стоял не в силах шевельнуться. Наверное, это конец, думал я.
А потом пастор позвал меня к себе. В той части храма никто не был. Многие болтали, что внутреннее убранство было богатым, что священник всегда оставит себе понравившуюся вещь. Я не увидел никакой роскоши кроме искуснейших статуэток святых и пухлых томов. Священник внимательно посмотрел мне в глаза и сказал:
- Выберись отсюда. Ты должен выжить любой ценой. Я дам тебе кое-что, ты должен сохранить и передать это одному из людей, которых скоро встретишь.
Он подошёл к стеллажу с книгами, скинул их на пол и открыл тайник. Из тайника появилось два свёртка, большой и малый. В маленьком оказался плотно свёрнутый кусок материи, который пастор приложил ко лбу и что-то прошептал. После этого он отложил его и взял второй сверток. В нем оказалась настоящая гвардейская броня.
- Одевай. Быстро!
Металлическая решетка под руками. В мир возвращаются звуки. Оказывается, вокруг тихо. До рации недалеко. Я доползу. Осталось протянуть руку. Больно. Ничего, я потерплю. Рация отчаянно взывала и передавала координаты. Далеко. Ещё полметра. Я не слышу. Минуту. Ещё минуту подождите. Не умирайте, я присмотрю за вами. Я умру, я знаю, но не сейчас, немного времени. Пара шагов, пара минут. Я дотянусь и всё сделаю. Темнота. Почти как тогда. Тогда меня спасли. За это была заплачена другая жизнь. Я верну долг. Ещё немного. Темнота. Всё как тогда…
Небо расчертили огненные стрелы. Нам навстречу падала смерть. Два десятка испуганных людей, сжимающих кое-какое оружие, один священник с аугуметическим протезом ноги и мальчишка, закутанный в тряпки поверх брони. Свёрток оттягивал руки, но оружие у меня не было. Пастор сказал:
- Не будет пушки, не сунешься вперёд. Благослови тебя император. Дойди до точки встречи и отдай сверток.
Мы пробирались по восточной части города. Вокруг были руины и смрад. Город не горел, но всегда что-то тлело. Нас забыли. Мы маленькая пешка. Слишком незначительная. Из сообщений стало ясно, что враг прибывает, но на защиту нашего мира пришла гвардия и медлить стало нельзя. Мы бежали по открытым пространствам и тихо карабкались по разрушенным зданиям. Испуганные, усталые и злые слуги императора, мы были готовы принять последний бой. И только священник стоял на одной ноге твёрже, чем все остальные на двух. Никто не назначал его главным и никому он не доказывал, что должен стать старшим. Тем не менее, слушались его беспрекословно.
Так было, пока мы не наткнулись на вечного врага, точнее, на приспешников врага. Уж не знаю как, но мы их перестреляли. А я барахтался под руками святого отца, который вжал меня в землю. Тогда нас осталось примерно полтора десятка. Мне всё ещё не досталось оружия, и к чужим припасам мы не притронулись по настоянию Гудкнехта. Мы шли не по дороге, но рядом. Еда, прихваченная из города начала заканчиваться а мы шли день за днём, и запах гари города удалялся, но не пропадал. В трудные минуты священник поддерживал нас и вёл вперёд. Каждому доставалось хотя бы слово.
В первые дни меня мучил вид мёртвого культиста хаоса: огромные расширенные зрачки, блаженная улыбка, ставшая посмертным оскалом, его ногти были позолочены, а волосы не растрепались даже после смерти. Все черты лица были заострены, несмотря на неуклюжую позу смерти, оно вызывало ощущение изящества. Я даже не знаю мужчина это, или женщина, но хуже всего был знак. Этот круг с пламенем, вздымающимся вверх. Этот знак снился мне несколько раз. Когда я рассказал об этом отцу, тот очень внимательно посмотрел на меня и сказал, что этот бой я должен выиграть сам, он лишь даст мне оружие. С этими словами он повесил мне на шею свою Аквиллу. Она оказалась очень тяжёлой. Многие служители эклизиархии делали их из золота и инкрустировали драгоценными камнями. Этот амулет был прост, только сталь, острые когти и крылья и ничего более. А ещё дал нож.
В следующий раз, когда я увидел этот знак, он поманил меня. Мне захотелось посмотреть поближе на переливы пурпурного огня. Он завораживал. А ещё обещал силу. Я всегда хотел быть лучше, вырваться вверх, стать лучшим учеником в классе, быть самым умным, товарищи показались мне, вялыми и никчёмными… и тут заболела моя рука. Я посмотрел в ладонь и увидел ту самую Аквиллу, острую и тускло посверкивающую холодным металлом. Проснулся я в поту и увидел, что кровь и порезанная рука, сжимающая аквиллу, не были сном. Я думал весь дневной переход. Ел вяло и без аппетита. Но к ночи я знал, что делать. Во сне я снова увидел тот знак, и аквилла была в руке. Я шёл к знаку, сжимал руку всё крепче. Кровь потекла с пальцев начала капать. Мозг начало туманить, рука сжималась крепче. Какая-то часть моего разума поддалась, и тогда я мысленно отсёк её, продолжая идти вперёд. Свет от знака был нестерпимым и таким приятным. Подойдя вплотную, я с размаху вонзил отточенное крыло в знак. Свет дёрнулся и померк, уступая холодному свечению стали.
- Император защищает. Император наставляет. Я простой человек, я мал, но меня ты не получишь, и тех кто рядом тоже, слышишь!
Голова кружилась, руки тряслись. Хотелось бежать, но я продолжал давить. Я знал, что лучше я умру здесь и так, чем поддамся. Мои руки слабели и почти не могли удержать остриё. Но всё кончилось. Я проснулся от того, что меня осторожно трясли за плечо. Аквилла торчала, почти намертво вогнанная в полено, густо заляпанное багровыми каплями.
- Тихо-тихо малыш. Ты убил его, кто бы он ни был. Ты молодец, дай мне руку, - все спали, Гудкнехт стоял рядом. – Ничего, всё в порядке, теперь тебе можно верить. Теперь ты задачу выполнишь. Император не оставил тебя, и я помогу.
Только в этот момент я понял, что всё это время нож касался моего горла. Мой собственный нож, который он же мне и дал. А пастор бинтовал руку, неуклюже устроившись на коленях (аугуметическую ногу он отстегнул на ночь). Скоро рука была забинтована. Он подёргал засевшую аквиллу, та не поддалась. Тогда её попробовал забрать я. Кусок метала, тёплый от крови, легко вышел из дерева. Пастор лишь покривился.
- Пошли, мне надо тебе кое-что показать.
Боль в руке. Встряхнуться. Голова кружится меньше. Так, рывок до рации. Вот и наушники. Координаты, отчаянный голос диктует координаты, не ошибиться бы. Мы бьём навесом из-за холма. Прицел бесполезен. Ничего. Я наведу по координатам. Ручка крутилась медленно, чётко отщёлкивая каждое деление. Стоп. Хватит. Теперь навести боковой угол. Ствол Василиска дёрнулся и пополз в сторону.
В тот день я потерял…
Не отключаться! Не сметь! Хватит памяти и рефлексии. Координаты указаны верно, надо нажать на спуск. Стоп! Казённик не заблокирован. Надо повернуть рычаг запирания и нажать на кнопку. Рука скользит от крови, рычаг тяжёл и не поддаётся. Ну же, император! Услышь меня, не за себя прошу, дай мне сделать мою работу с честью! Забери жизнь, всё забери, только дай сделать этот выстрел, они не могут больше ждать под шквальным огнём. Я попытался встать, дотянуть рычаг до конца не получалось. Не важно я знаю что делать. Прости меня, Карающий, ты был хорошей машиной, жрецы починят тебя. Прости.
Солдат налёг всем своим весом на крышку, додвигая механизм. Вытянул руку и выжал кнопку спуска, не отпуская рычага и крышки. Снаряд ушёл высоко в небо и с визгом обрушился на искомую цель. Обстрел прекратился, наступила почти минутная тишина. Воспользовавшись замешательством, гвардейцы перешли в наступление и в буквальном смысле бросились на укрепления врага.
Неплотно закрытая крышка казённика с громовым гулом выстрела открылась сминая броню и рёбра Ларкса с одинаковой лёгкостью. Механизм остался невредим. Солдат отлетел на несколько метров и затих, потом закашлялся, и медленно повёл рукой к шее. На шее была цепочка со стальной аквиллой. Одно заточенное крыло, до половины, ушло в плоть. Рука сжалась на втором крыле.
Спасибо, Император. Спасибо, Карающий. Теперь дело за ребятами, они прорвутся, я знаю.
Такова была последняя мысль, и таков был конец испуганного мальчишки Бростина Ларкса, ставшего солдатом.
Наступление захлебнулось и было остановлено следующим рубежом обороны. Однако, колоссальных потерь удалось избежать, благодаря одному единственному снаряду ухитрившемуся обезвредить на время стоящие рядом огневые точки противника. Враг так и не был отброшен, и со временем рубеж, достигнутый солдатами, был покинут, как и их противниками, война кончилась в другом месте, другими людьми и в другое время. Но память о нём сохранилась. Его добром поминали солдаты, пережившие штурм той высоты. Он никогда не видел их, они никогда не видели его и не знали, что он умер. Просто помнили, маленькие люди в огромном мире, не способные что-то изменить, но способные жить сражаться и умирать во славу Императора.