астральные когти

Лотара Саррин в сорок первом тысячелетии

Оставив десяток космодесантников Хаоса и двух мутиляторов охранять открытую дверь, он повел за собой Четверку.

– За мной.

Шесть длинных, но тяжелых шагов, и он оказался у подножия помоста.

Коссолакс чувствовал, как учащается биение его основного сердце, а вторичное оживает, словно в ответ на страх, из-за которого он пережил множества корректирующих генетических операций, чтобы его не чувствовать.

Оставаясь невозмутимым, даже когда его сердца продолжали бешено колотиться, а бископия накачивала кровь гиредреналином, он заметил, как мрак пробирается через заброшенные командные пункты. Окружая их с флангов. Отрезая им путь к отступлению. Даже в несуществующих в воздухе тенях чувствовался горький запах. Это была смесь ржавчины, серы и высеченной искры. Гвозди Мясника начали ныть в его черепе. Как и всегда в присутствии сильного колдовства. Он стиснул зубы и повернулся к Ховайну, но Темный Апостол содрогался. Капли крови сочились из углов линз его шлема и вытекали под действием слабой гравитации, словно слезы, пролитые вверх. Лорехай был единственным, из-за чего он оставался в вертикальном положении.  

– Мы Пожиратели Миров, – воскликнул Коссолакс, не обращая внимания на нотки неуверенности в своем голосе. Он поднял палец и вытер вяло текущую из носа кровь. – Когда-то это что-то значило. – Покрепче сжав взведенный пистолет, который он отобрал у Шалока, он продолжил. – Какое бы колдовство на нас не действовало, боритесь с ним.

Коссолакс начал подниматься.  

Ступеней было восемь, как и от палубы до подножия трона Коссолакса. Он дважды пересчитал их, а Коссолакс ошибок не допускал, и все же восемь ступеней спустя он все еще продолжал подниматься, не приближаясь к вершине возвышающегося над ним, словно гора, помоста. Мрак клубился под ним, словно верхушки облаков. Коссолакс тряхнул головой, пытаясь развеять иллюзию, но гора не уменьшилась. Его бедра болели от усилий, затраченных на подъем. Грудь горела. А в мыслях настойчиво жужжали в его мыслях.

Насчитав восемь раз по восемь шагов, во много раз больше, чем должно было быть, он наконец ступил на вершину помоста.

Какая-то часть его души хотела выпятить грудь, и прокричать о своем триумфе, и ему потребовалась вся его выдержка, чтобы подавить это желание.

Темнота с этого места была еще более глубокой и плотной. В ее тенях копошилось что-то древнее, таинственное и злое. Его третье легкое горело от вдыхания этого. Сердце колотилось настолько быстро, что он уже не мог различать его удары.

Коссолакс с трудом старался не обращать на это внимания. Он схватился перчаткой за стальную спинку командного трона и наклонился над ней, чтобы посмотреть вниз.

Мертвенно-бледная ведьма, лежавшая на спинке кресла, выглядела как чучело в грязно-белом мундире, у впадины на ее груди красовался отпечаток Красная Рука из древней крови. У нее не было даже малейшего сходства с тем призраком, который сновал по кораблю Коссолакса. Она была скелетом, прикрытым скудным слоем серой кожи. Или же это были остатки плоти, скрепленные мелкими костями, которые так и не удалось воссоединить. Так или иначе, она притягивала взгляд и удерживала его, как эффектно разорванный труп или яркая болезнь. Раздался хруст, и голова повернулась к нему. На сухих, лишенных век глаз мелькнули мигательные перепонки. Перепончатые ноздри затрепетали, как у маленького животного в страхе. Она отпрянула от него, но не смогла, так как была полностью прикована к своему трону. Лишь ее голова и одна руку сохраняли некоторую подвижность, и то, на последней, лишь один костлявый палец, постукивающий по подлокотнику с настойчивостью расчлененного паука.

Коссолакс хотел было рассмеяться, но что-то, какой-то ужас, витавший в воздухе, помешал ему.

После всего, через что он прошел, чтобы попасть сюда, он нашел своего врага.

– Хозяйка– - произнес он.  

– Повелитель, – прохрипела она голосом, который был так же плохо собран, как и ее кости. Раздался еще один треск хрящей, и существо снова отвернулось от него. – Завоеватель - твой.

Коссолакс крепче сжал спинку трона. Наконец-то. «Завоеватель» полностью принадлежал ему. Великая цель по восстановлению XII Легиона могла начаться. Пожиратели Миров не преклонялись перед символами своих богов или своего прошлого, как другие, но убийственный потенциал и огромная огневая мощь «Завоевателя» станут символами, перед которыми им придется склониться или они будут уничтожены. Те чемпионы Долгой Войны, которые отвергли его или все еще считали Пожирателей Миров мясом для своих воин, вскоре вспомнят, какой силой был XII легион. Под началом Коссолакса Отступника галактика снова запылает. Он добьется того, что не удалось Восьмидесяти Легионам Круор Претории, и сломает своим топором Золотой Трон Императора.

– Я ждала вашего возвращения, – продолжила Хозяйка, и Коссолакс наконец понял, что она обращается не к нему.

Он поднял голову.

Тьма вокруг них зарычала.

Коссолакс взмахнул пистолетом Добывателя Черепов сопротивляясь белому жару агонии, от которого Могривал, Лорехай, Шалок и Хавойн с воем падали на колени. Словно разорванный занавес, тьма перед ним расступилась и превратилась в пламя. Адский жар, более жаркий и сухой, чем водородная печь в сердце солнца, поднялся от пола и потянулся к трону, испепеляя и бесконечно извергая демонов, идущих по его следу. Они были краснокожими и похожими на зверей: сгорбленные тела, увенчанные собачьими головами с грубыми гнездами черных рогов. Каждый сжимал зазубренный черный меч длиной с человеческий рост и достаточно острый, чтобы заставить металл кровоточить. Боль, которую их невыносимое существование причиняло Гвоздям Мясника, была невыносимой, но Коссолакс отказался последовать примеру Четверки и преклонить колени.

Его болт-пистолет говорил о его отказе.

Нематериальные тела разрывались, забрызгивая палубу шипящим ихором, когда Коссолакс уничтожал их. Они не носили броню и были фактически бесчисленны. Коссолакс не смог бы промахнуться. Единственной их защитой была демоническая сущность, которую Коссолакс отрицал всеми силами своей воли и каждым нажатием на спусковой крючок пистолета.

– «Завоеватель» - мой! – Он почувствовал, как воины Четверки поднимаются - аура его неповиновения не ограничивались лишь разумом, - занимают оборонительные позиции вокруг помоста и открывают огонь.

Хозяйка издала изумленный смешок, когда первые демоны пробрались сквозь поток болтерного огня к подножию помоста. Им не было числа. Неважно, скольких из них убил Коссолакс.

Он крепче сжал топор.

– Ховайн!  

Темный Апостол опустил пистолет, вытянул руку и прошептал проклятие: конусообразный клин демонов превратился в шипящий ихор.

Но это ничего не изменило.

С рычанием Коссолакс бросил Сизифов труд сдерживать бесконечные орды и поднял топор над Хозяйкой. Его гудящее острие окрасило ее бумажную кожу в красный цвет.  

– Останови это. Прежде чем я покончу с тобой.

Глаза Хозяйки переместились с кровавой бойни на него, а затем обратно.

– И что тогда, Коссолакс Отступник? Кто будет кормить команду корабля и поддерживать баланс населения? Кто будет следить за тем, чтобы пушки были заряжены, а печи раскалены? Пожиратели Миров? – Она издала еще один сухой, отрывистый смешок. На ее лице появилось подобие улыбки. – Ты хоть знаешь, когда и где «Завоеватель» в последний раз брал топливо? Или у кого?

Коссолакс фыркнул.

– Я не стану делиться славой.

Госпожа замолчала. Она не отвечала.

– Останови это!  

– С чего ты взял, что это я должна остановить это?

Раздался еще один рык, похожий на тот, что звучал раньше, но теперь громче, ближе, и его дыхание напоминало топу, от жара которой скрипели переборки. С шагами, похожими на шипение сварки, оно вышло из пламени. Это была стихия и эмоция, медь, огонь и ярость, и разум не мог воспринять их в менее абстрактных терминах. Он был вулканом, ходячим извержением ненависти. Сам воздух пылал вблизи него, словно был доведен до такого состояния ярости, которое не могло быть изгнано никаким другим способом.

В этот момент сердца Коссолакса должны были разрываться от сотни разных эмоций. Отчаяния от того, что полтысячелетия амбиций превратились в пепел, что было вполне ожидаемо. Ужас, приемлемый даже для космодесантника и Отступника Хаоса. Любовь, даже к существу, которое он презирал больше всех остальных, можно, было бы оправдать. Но под пристальным взглядом этого чудовища он чувствовал лишь ярость.

«Почему здесь?» – подумал он. – «Почему именно сейчас?»

Почему именно он?

– Повелитель Ангрон, – прохрипела Хозяйка. Ее скелетное тело дернулось, словно она пыталась подняться после длительного сидения, но вместо этого склонило голову так низко, как только позволяло ее крепление к спинке креста. – Мостик ваш. – Младшие демоны закричали, удвоив усилия, пытаясь определить гнев примарха и броситься на оружие Четверки.  

– Нет, – прорычал Коссолакс, крепко сжимая топор и поднимая болт-пистолет над ордой, к багровому овалу лица монстра.

Ему нужно отступить.

Этого нельзя было предвидеть. Никто не мог этого предвидеть.

Мудрее всего будет отойти, чтобы оценить ситуацию и составить план. Он не достиг бы того положения, что занимал сейчас, будучи рабом Гвоздей Мясника, но он более не мог думать о своей ярости.

Ему ничего не оставалось делать, как стоять на пути извержения с оружием в руках и кричать:

– Нет!

Он выстрелил.

Время замедлилось, словно бы чистая ненависть могла искривить его течение. Он слышал взрыв первого снаряда в стволе, затем последующего, когда ракетное топливо воспламенилось и понесло его к цели. Третий снаряд взорвался в пасти демонического примарха, но ничуть его не замедлил. Потому что никто и никогда не убивал богов с болтера. Даже с ненавистью.

И Ангрон зарычал, негодуя на бессилие своего сына. И убил.

Апотекарий Лорехай закричал, разряжая пистолет в грудь отца. Он закричал, когда меч из черной бронзы разрубил его надвое. Руны, начертанные на клинке, вспыхнули, словно пламя во тьме: бессмертная душа Лорехая была втянута внутрь и испепелена. Слишком увлекшись, чтобы заметить судьбу апотекария, Могривар послал струю из своего огнемета в плечо примарха. Из решетки его шлема вырвался сладострастный всплеск статического электричества, когда примарх с горящими плечами, отделили ноги от туловища. Шалок Собиратель Черепов взмахнул своим огромным топором палача. Быстрый, как тень от пламени, Ангрон парировал удар. Топор Шалока разбился о колоссальный цепной топор, зажатый в правой руке примарха, и взрывы пронеслись по всей длине его рукояти, пока не достигли рук. Сила, с которой Ангрон парировал удар, раздробила все кости в обеих руках воина и отбросила его назад, мгновенно свернув шею. Вистис Ховайн даже не пытался бороться. Его отец зарубил его точно так же.

Ангрон. Это имя вихрем пронеслось в голове Коссолакса, когда все лучшие из лучших, кого он собирал на протяжении веков, сгорали вокруг него, как мухи в огненной ловушке.

Ангрон Ангрон Ангрон Ангрон.

– Нет, нет, нет!

Он сжимал курок пистолета до тех пор, пока взрывы не прекратились, и понял, что отступает назад, лишь когда его нога переступила через край помоста и он упал.

Спуск оказался гораздо короче, чем его мучительный подъем.

Он рухнул на командную палубу, как бочка, которую сбросили с края обрывы.

Четверка мертва.

Ангрон расправил крылья и взревел с таким звуком, словно город погрузился в пламя. Заклепки выскочили из переборок. Стекла на терминалах разлетелись вдребезги. Металл вопил и гнулся, плавился, стекал. Сгустки разряженного воздуха вспыхивали, когда реально вкусила вознесение примарха.

Космодесантники Хаоса и Мутилаторы, которых Коссолакс оставил стоять у двери, ворвались внутрь, словно не в силах сопротивляться его натиску. Первые из них разрядили свои болтеры в нагрудник своего чудовищного отца, в то время как вторые доставали все более и более мощное оружие по мере того, сокращали дистанцию.

Коссолакс не остановился, чтобы посмотреть, как они умирают.

Он больше вообще ни о чем не думал. Гвозди Мясника, наконец, отняли у него ту способность. Вместо этого он сделал то, что, как он знал, должен был сделать в тот момент, когда увидел этого разъяренного колосса, выходящего из огня.

Он развернулся, скребя закованными в броню пальцами по палубе в поисках опоры, когда последний из его воинов был убит позади него, поднял свой топор с того места, где он упал, и побежал.

Вдохновившись работой глубокоуважаемого пидора, решил залить что-то своё. Редактор хоть и не изобилует особой гибкостью и разнообразием, но тем не менее сожрал несколько часов моей жизни.

Сангвиний против Ка'Банда

Демон пожирал их тела и пил их кровь, как обжора, напивающийся вином, впитывая истории их жизней, высасывая силу их смертей. Вскоре даже Кровавые Ангелы бежали, отступая к Вратам или заползая в свои боевые танки, пытаясь найти способ дать отпор. Они были медленными, слишком медленными. Ка'Банда был войной воплощённой. Тех, кто бежал, он настигал или оттаскивал ударами кнута. Те, что остались, погибли на месте.
Он слышал, как они звали своего генетического отца, о какой же сладкий звук издавала их контролируемая паника. Эти сверхчеловеческие претенденты на бессмертие, красноречиво молящие о помощи своего ангельского принца… Ка'Банда обрывал их на полуслове, чувствуя, как их боль приправлена отчаянием, когда их души сливались с его сущностью.
Демон не считал жизни так, как считал бы смертный; он просто знал. Он чувствовал количество душ в своей сущности, каждая из которых становилась частью его тела, когда она отрывалась от плоти и освобождалась для варпа. Раздувшись до прежней силы, существо не замедлилось, не остановилось. Когда его добыча отступила, он бросился в погоню; он хлестал их; он рассек землю своим топором, изливая свой гнев в землю, чтобы поглотить группы привязанных к земле ангелов. В течение телесных минут после проявления существо было близко. Он чувствовал наверху глаза своего создателя и рьяную, ревнивую ненависть своих низших сородичей.
Ангел приземлился перед ним, раскинув крылья в акте театрального устрашения, бледные черты лица выражали воинственное спокойствие. Это спокойствие было почти правдоподобным, если бы не ненависть, горящая в этих прекрасных глазах. Ка’Банда был невосприимчив к маскараду совершенства примарха. Он знал страх неудачи, который струился по крови его врага, и он уже вдыхал ненависть Ангела раньше.
Их присутствие создавало притяжение, вокруг них сгущалась битва. Кровавые Ангелы, пришедшие за владыкой демонов, были разрублены на части и утащены краснокожими детьми Кхорна. Демоны, достаточно глупые, чтобы броситься на Ангела, были уничтожены фалангой Астартес, сформировавшейся вокруг их примарха.
— Демон, — сказал Сангвиний с мягкостью, в которую практически нельзя было поверить. — Тебе так не терпится умереть во второй раз?
Для взгляда демона на мир, в мазках жизненной силы и обещаниях текущей крови, Ангел выглядел обремененным усталостью. Он чувствовал запах усталости, обжигающей потную кожу Ангела. Ка’Банда улыбнулся, его собственное беспокойство рассеялось. Его язык выскользнул из раздвинутых челюстей и отполировал треснувший обсидиан зубов. Слюна нитями свисала у него из пасти.
— Ты выглядишь уставшим, маленький Ангел Трусливого Бога.
Это началось на земле. Ангел и демон сошлись, клинок к клинку, взмахивая крыльями для баланса в противостоянии.
— Я убил тебя однажды, — прорычал Ангел в нечеловеческое лицо демона.
В ответ Ка’Бандха сжал мышцы глотки и зоба, выпустив пар из наполнившихся кишок. Смеясь, демон изверг кровь убитых сыновей Сангвиния в лицо их отцу. Ангел терпел боль и позор, не отступая, что только больше радовало демона.
— И я убью тебя снова, — поклялся Девятый примарх, стараясь не уступать демону в силе. Кровь шипела и испарялась на его доспехах и лице. Она струилась по линиям его губ.
Ка’Банда оскалил зубы, ярость растаяла, сменившись насмешливой ухмылкой. Существо ожидало этих слов. Теперь они были сказаны, он приветствовал их.
— В своем высокомерии ты все еще веришь, что речь идет о нас с тобой, —Демон расхохотался, кровавая слюна брызнула из его пасти, украсив и без того окровавленные черты Ангела. — Это, о чистейший, говорит тщеславие твоего отца внутри тебя.
Демон не умел читать человеческие выражения, но что-то вроде боли мелькнуло на лице Ангела — и это тоже было прекрасно.
Ка’Банда запрокинул свою уродливую голову горгульи, нагло готовясь к удару. Ангел рванулся назад, как и желал демон, и Ка'Банда украл эти драгоценные секунды свободы, чтобы повернуться и разрубить своим огромным топором воюющих Кровавых Ангелов и Нерожденных поблизости, убивая и тех и других. Сила пронзила его судорожным жалом, и существо повернулось как раз вовремя, чтобы заблокировать клинок Ангела плоскостью его топора. И снова они столкнулись лицом к лицу.
— Я здесь не для тебя, — рот демона не был создан для человеческого языка, а его клыки были выровнены для эстетики жестокости, а не для эволюции. —Ты ничто. Мерцание в огнях времени. Пешка с красивыми крыльями, называющая себя королем.
Глаза Сангвиния были полузакрыты от напряжения. Слова были ему почти не под силу, каждая вена и сухожилие были отчетливо видны. Залитое кровью горло Ка'Банди уже охрипло от усилий человеческой речи, но сквозь улыбку, похожую на лезвие ножа, вырвалось еще больше слов.
— Ты научил меня терпению, Ангел Трусливого Бога. Ты показал мне мое место. Я зверь, который будет пировать на ваших сыновьях в грядущие века. Я — рак, который будет разъедать твой род, пока последний человек, в жилах которого течет твоя кровь, не превратится в пыль на ветру Ваалфоры.
Огонь с горящего проспекта отразился по всей длине клинка Ангела.
— Я буду уничтожать тебя, демон, каждый раз, когда ты будешь выползать из темницы ада.
Ка’Банда, стиснув зубы от напряжения, говорил, изо рта пахло кровью Астартес. Коварная чувственность приправила его тон.
—Ты не будешь вечно защищать своих детей.
Сангвиний побледнел под копотью войны, затемнившей его лицо, и Ка’Банда взревел, отбросив Ангела назад. Сангвиний изогнулся в воздухе, избегая взмаха топора, но не удара хлыста. Он едва ударил, обмотавшись вокруг одного крыла, но этого было более чем достаточно для нужд демона. Ка’Банда дернул за поводок, потянув примарха из воздуха обратно на разбитый мрамор. Сангвиний нанес удар с нечеловеческой грацией, уже пытаясь разрезать запутавшуюся плеть.
Ка'Банду это не волновало. Он бросил хлыст, прыгая и хлопая крыльями, направляясь к центру Королевского Вознесения, где находилось наибольшее скопление Кровавых ангелов. Пожиратели Миров и другие полусмертные Воителя благословляли его. Как будто их благословения имели какое-то значение для такого существа, как он, в такой момент, как этот.
Он приземлился среди десятков одетых в красное Кровавых Ангелов, вырывая их из жизни взмахами своего топора, издавая рёв карнозавра, пожирая их души и истории. Имена, лица и воспоминания, не принадлежащие ему, наполняли его, угрожая его чувствам; но тварь продолжала убивать, используя каждую драгоценную секунду.
"Еще немного…". Мысли провалившегося чемпиона были бурей беспокойной, неустроенной психики. "Еще несколько…"
Еще дважды Ангел бросался на него, рубя и кромсая. Еще дважды демону удавалось вырваться на свободу, отбиваясь или отбрасывая примарха в сторону.
Ка’Банда снова сбежал, взмыв ввысь, и на этот раз Ангел был над ним в воздухе. Оба рухнули на землю едва ли через две секунды после того, как покинули ее, стройная золотая фигура перекатилась на демонического гиганта, поднимая свой меч и направляя его вниз.
Демон отшвырнул Ангела в сторону при помощи топора, теперь отчаяние погружалось в его сущность. Это было быстрее, чем их битвы на Сигнус Прайм, лишенные красоты и мастерства, сводившиеся к неуклюжей жестокости драки. Он поднялся, ревя, рыча на противников, бросаясь на ближайших Кровавых Ангелов и разрывая их на части. Их болтеры плевали в него, их мечи вонзались в него, и они умирали, демонстрируя бесполезную ярость.
Ангел снова ударил его, на этот раз с такой силой, что сбил его с копыт. Примарх был охотничьим ястребом, со всеми крыльями и режущими кромками, бьющимся против демона, пытающегося освободиться. Ка’Банда прикрыл лицо свободной рукой слишком поздно. Он зарычал , когда серебряное лезвие вскрыло его лицо до кости и лишило одного глаза. Это было не больно в том плане, как смертные чувствуют боль, но стыд и ярость жгли по-своему, так же яростно.
Ка’Банда слепо потянулся одной рукой, и удача позволила ему сомкнуть кулак на одной из ног Ангела. Он ударил примархом, как хлыстом, впечатав его в одну из статуй, стоящих вдоль Вознесения, не оборачиваясь, чтобы увидеть, насколько ранен Ангел, не заботясь, кроме того факта, что наконец свободен. Он мог бы убить еще нескольких жалких детей Ангела и отправиться к открытым Вратам… Бог Войны вознаградит его, вернет ему благосклонность…
Он взмахнул крыльями, взмывая в небо, швырнул свой топор в Гибельный Клинок легиона. Орудие пронзило ядро танка, взорвав его, шлейф пламени дымился свежими душами.
"Еще немного…"
Демон уклонялся от не имеющих значения лучей лазпушек и ракет. Безоружный, если не считать когтей, он нырнул к ближайшим к Вратам Кровавым Ангелам. Его когтей будет более чем достаточно.

Зефон был одним из тех, кого отбросило в сторону потоком разбивающегося керамита, когда демон отшвыривал Кровавых Ангелов со своего пути. Его кровоточащие крылья были оборванным знаменем, провозглашающим его марш к Вратам Вечности. Когти длиной с копье пронзали красную броню и разрывали драгоценное мясо под ней. Каждая вырвавшаяся на свободу душа оживляла существо, ускоряя его атаку. Ему нужны Врата, и ему нужна кровь защитников Врат. Зверь отказался сражаться с Ангелом в воздухе, где Сангвиний обладал всеми преимуществами ловкости.
Они бросались на него с мечами, которые разрывали шкуру зверя, и стреляли из оружия, которое отрывало куски его тела, совершенно не замедляя существо. Он царапал и резал, цеплялся и извивался. Керамит поддавался, кровь текла рекой. Ни разу в своей убийственной ярости существо не оставляло стражей Врат. Деяния и действия танков, титанов и примархов были бессмысленны. Это был его последний шанс.
Зефон, держа клинок двумя руками, вонзил его в икру существа. Это было все равно, что воткнуть меч в скалу, и генератор в рукояти дал сбой, вспыхнул и вышел из строя. За две секунды Зефон вонзил меч в цель, но не смог ранить существо и был отброшен в сторону ударом огромного крыла. Он перекатился по последней ступени плато Вознесения к самому краю. Одна из его глазных линз была разбита. Его ретинальный дисплей завизжал, предупреждая о разрыве скафандра и мышц. Как будто он уже не чувствовал этого.
Он поднялся на ноги, потянувшись к упавшему клинку на камнях поблизости, готовый снова бесполезно броситься на существо вместе с остальными братьями.
Сангвиний был сгустком золота и серебра, преследующим демона сверху. Существо попыталось проигнорировать Ангела, затем отбросить примарха в сторону, затем — потерпев неудачу, терпя раны, нанесенные клинком Ангела — демон был вынужден замедлить свой натиск, выплескивая свою боль и разочарование в ещё одном реве.
Он цеплялся за примарха, но не для того, чтобы растерзать Ангела, а чтобы повергнуть его на землю. С третьего раза демону удалось это сделать, стащив Сангвиния и швырнув его на треснувший мрамор под его ногами. Зефон никогда не видел, чтобы два существа с таким огромным достоинством и силой опускались до такой яростной драки. Они вместе катились по плато Вознесения из бесценного инопланетного камня, выцарапывая друг другу глаза и впечатывая кулаки в бронированные тела.
Каждый раз, когда Ангел вырывался на свободу, демон снова втягивал его в драку. Когда демон оказывался сверху, через полвздоха Ангел уже был на нем; белокрылый сорокопут, кружащий над существом и осыпающий серебряными ударами. Рев Ка’Банды превратился в вой, а затем в звериные взрывы гнева и боли.
Демон потерял глаз; Зефон увидел, как Великий Ангел раздавил его в кулаке и швырнул образовавшуюся жижу в сторону. Когда Зефон столкнулся с несколькими своими братьями, Сангвиний напряжённым голосом по воксу приказал им уйти.
— Пожиратели Миров, — прошипел примарх. — Сдержите их.
Демон и Ангел схватили друг друга за горло: первый, чтобы задушить жизнь в другом, второй использовал свою хватку только для того, чтобы ударить врага затылком о мраморную землю. Сангвиний, побагровевший от удушья, с нитями слюны, свисающими с зубов, тянул голову демона вверх и вниз, снова, снова, снова, сначала раскалывая мрамор наковальней черепа Ка’Банды, затем разбивая его. Камень сломался, а голова зверя отказалась; тем не менее, этого было достаточно. Когти существа ослабли настолько, чтобы Ангел вырвался на свободу. Зефон увидел, как его сир взмыл в небо.
Демон был либо не в состоянии игнорировать этого врага, либо был слишком ранен и в бешенстве от крови, чтобы отпустить его. С брызгами вонючей крови из раненых крыльев Ка’Бандха бросился в погоню.
Позже он пожалеет об этом.
Позже он поймет, что отравил свой последний шанс на свою угасающую победу в тот момент, когда отказался от охоты за душами Девятой родословной, когда позволил гневу и страху затмить его взор.
Позже будет слишком поздно, чтобы иметь значение.
Зефон был свободен достаточно долго, чтобы стать свидетелем окончания схватки. Он видел, как Сангвиний спускался, когда демон поднимался. Примарх обнажил и копье, и меч, и Ангел метнул копье, закричав от усилий. Копье попало демону в грудь, пронзив броню и тело, и погрузилось в него, как будто было неотъемлемой его частью. Воины на земле разразились громоподобными возгласами, среди них послышался голос Зефона.
Следующий рев демона был совершенно звериным, криком вырвавшегося разочарования. По правде говоря, раненый, он изо всех сил пытался подняться, лихорадочный, почти испуганный в своей потребности поймать своего мучителя.
Сангвиний дал раненому зверю то, что он желал. Зефон смотрел, как его примарх сокращает дистанцию, его белые крылья блестели за спиной. Ангел схватил существо, когда оно набирало силу в своем восхождении, уворачиваясь от протянувшихся когтей демона и нанося удар сзади силой гнева Императора.
Он ударил его между крыльями, его меч вонзился в позвоночник существа, сломав его спину и вырвавшись из нагрудника Ка’Банды. Острие клинка зашипело от дыма украденных душ, просачивающегося из раны, и демон повис в воздухе еще на мгновение, вопреки законам смертных. Он захрипел, и из его раскрытой пасти хлынула масса не переваренных душ.
Ка’Банда рухнул, существо врезалось в стену Санктума, оставив при падении пятно демонической крови. Его крылья больше не бились. Его конечности были неподвижны. Сангвиний нырнул следом за телом, схватив демона за шею сзади и рукоять меча, воткнутого в его позвоночник.
Он мог позволить существу упасть. Зефон всегда будет думать об этом в последующие дни, годы, десятилетия, когда он будет носить черное и сражаться за Империум, который он больше не понимал. Сангвиний мог позволить демону упасть, ударившись о землю перед Вратами Вечности.
Но Ангел закричал, этот звук был наполнен яростью, как любой другой звук, когда-либо вырывавшийся из горла демона, и швырнул умирающего монстра через Королевское Вознесение. Он врезался в наступающую орду и бесформенной массой скатился вниз по мраморным ступеням. Памятник провалу ярости.
В последний раз Зефон видел Ка’Банду, когда стаи низших демонов роились над телом, пожирая его словно падальщики. В этом не было ни утешения, ни оправдания. Это слишком напоминало старые ритуалы IX легиона. Он не хотел признавать никакого родства между своими сородичами и демонами.

It says you're a heretic

Длань Судьбы

И за все это меня ненавидят.
За то, что стоял у истоков, что заложил фундамент, на котором с охотой строили другие. Думаю, им хочется найти в этой истории что-то такое, что все объясняет – какой-то решающий момент, сделанный выбор, о котором впоследствии можно пожалеть или же принять его во внимание. Но, как я и говорил – ничего такого нет. Я всегда стоял на этом пути, не отступая от него и не сворачивая вбок.
Давным-давно, сознавая ограниченность своих возможностей, я сформулировал фразу, охватывающую мое состояние: благословлен разум, в котором слишком мало места для сомнения. Я чрезвычайно привязан к этой максиме и проповедую ее везде, где только могу. Надеюсь, ее воспримут с энтузиазмом, когда наша цель будет достигнута, а Ложный Император окажется исторгнут из вечности.
Как бы то ни было, сейчас я удовлетворен. Меня ненавидят те, кого я предал, и те, кого я направил к предательству. Я привел Магистра Войны к Истине и расколол своды Галактики, дабы ускорить движение его армий. Я жег миры и обжигался о них, но кто поблагодарит меня за это? Это восстание даже не носит моего имени. Его именуют в честь скорпиона, к которому я стоял ближе всего – самого опасного представителя своего рода, какому когда-либо суждено жить.
Ныне я озираю свой позор. Думаю о полученных ранах и боли, которая будет преследовать меня вечно. О тех, кто подверг меня этому унижению, и о том, как они начали свою историю столь благородно, но закончат ее в сточной канаве. Они ненавидят меня не за то, кто я есть, а за то, кем являются они сами. Ненавидят потому, что они свернули с пути, а я нет. Хроники наших врагов называют всех нас изменниками, однако я не менял сторону. Я всегда был точно там же, где и сейчас, сознавая себя и сотворившую меня вселенную. Каждый мой вздох был ложью всем, кроме меня самого. В некотором роде это чистота, и ей не может похвастать никто другой в этой грандиозной армаде отступников. Теперь я гляжу на Терру со своей наблюдательной позиции, холодной как пустота, и вижу скопление огней, мерцающее в нестойком мраке. Скоро поступит приказ атаковать, и мы перейдем к финальному акту. Созданные мной чудовища вырвутся из своих оков, не задумываясь о том, какие долгие труды привели их сюда.
Гор изуродовал меня, мой собственный примарх сбросил меня со счетов. Это могло бы стать поводом усомниться в себе сейчас, когда Терра находится на грани падения. Более слабую душу это могло бы заставить ретироваться, грызя себя за неудачу, даже когда последний оплот человечества наконец-то рухнет. Однако мой путь всегда был иным. Меня уже жалили прежде, и я всегда возвращаюсь за новой дозой яда. Я все тот же мальчишка в тенях Колхиды, который затягивает удавку и чувствует, как пульсирует его кровь.
На самом деле старые игры так и не кончились. Изменились лишь игроки.

Объяснять больше нечего. Если мне захочется, я могу шептать эти истины собственному покрытому письменами лицу, которое я теперь могу держать перед глазами в качестве единственной доступной мне аудитории. Изодранная плоть высохла, трескается и скоро распадется на части, но я храню ее, как прежде для этой же самой цели хранил зеркала.
Однажды я забрал это лицо у другого человека, чтобы стать тем, кем хотел быть. Теперь оно служит мне напоминанием, что все деспоты ненадежны, и длань судьбы всегда будут ненавидеть. Ныне моя сила такова, что я мог бы сотворить новую кожу за считанные мгновения. Я предпочитаю этого не делать. Под шлемом мое лицо все еще сочится кровью, поблескивающей на освежеванных мускулах. Это больно, и это также напоминание.
Я был в начале. Был еще до того, как мы вообще дали названия тому, что делаем сейчас. У меня больше нет паствы, но она появится вновь. Верующие вернутся, желая рассказов о том, каким образом было достигнуто это свершение, и у меня найдутся приготовленные для них истории. О, такие истории. Истории, от которых у них польется кровь из ушей и разорвутся сердца.
Так что это еще не конец, Эреб. Еще нет. Просто наблюдай.
Просто наблюдай.

Defend them.