Восприятие времени Легионами Долгой Войны
Порой принимающие меня хозяева из Инквизиции просят объяснить необъяснимое. Находясь в плену, я упоминал, как выглядят и работают многие из вещей, что определяют жизнь в Империи Ока. В мире, куда уходят умирать законы физики и материи, стабильность времени также прискорбно страдает. Время существует лишь как разобщенное понятие, различное для каждого из нас.
Мне доводилось биться вместе с воинами легионов, для которых сам Империум – далекое воспоминание, несмотря на эйдетические образы. Для них не имеет значения, почему началась Долгая война и даже как она закончится. Они сражаются в ней целую вечность. Вот и все, что они знают.
Если взять другую сторону той же монеты, знавал я и воинов, для кого Терра вообще едва ли уже стала воспоминанием. В их телах и сейчас продолжает пульсировать та же адреналиновая ярость, что текла по их жилам во время Осады. Говоря хронологически, для некоторых из них с момента начала их изгнания прошли считанные месяцы или же несколько лет.
Что же касается меня самого, то мне случалось заниматься поручениями Легиона, на выполнение которых уходило несколько дней, а потом я возвращался к Абаддону на «Мстительный дух» и узнавал, что на борту нашего флагмана прошли годы. Верно и обратное. Не раз я годами и даже десятилетиями вел войну во имя Черного Легиона, а оказывалось, что не прошло практически нисколько времени.
Однако даже это – попытка определить неопределяемое. Мы ведем речь о концепте, который не укротить словами.
Правда одновременно проста и чудовищно сложна. Правда в том, что большинству из нас более нет дела до времени. Оно для нас уже ничего не значит. Отмечать ход дней, месяцев и лет практически невозможно. Мы сражаемся, когда должны сражаться. Убиваем, когда должны убивать. Едим и пьем, чтобы поддержать силы. Спим, когда наши тела принуждают нас ко сну. Это не рутина, не гармоничный распорядок. Мы дышим и проливаем кровь, дышим и проливаем кровь. Есть лишь бытие, миг за мигом. Ты либо жив, либо мертв.
И вот эту-то правду нашим имперским противникам сложнее всего понять. Когда мы скрещиваем клинки с космическими десантниками из лояльных орденов и те изливают на нас упреки в ожесточении, длящемся десять тысяч лет. Когда мы слабо представляем, что за сборище недавно родившихся прошедших гипноиндоктринацию солдат с разжиженной кровью бросается на нас с клятвами, которые счел бы безумием сам Император. Правда в том, что не существует никакой старинной враждебности, продолжающей крутиться в паутине древних, очень древних разумов. Наша ненависть все еще горяча. Наши раны еще свежи. Так было всегда, и так все и останется. Время не в силах разбавить тот яд, что струится в наших сердцах, ведь времени больше не существует.
Я не могу сказать вам, сколько лет прошло для меня с тех пор, как я впервые ступил на затронутую варпом планету в Оке. Порой мне кажется, что я дышал воздухом Терры считанные недели тому назад. Порой я чувствую себя неимоверно старым, отягощенным гнетом противоречивых воспоминаний – тем, что как будто происходило с другими людьми в другой жизни.
Время – причуда смертных, порождение материальной вселенной, а мы не связаны подобными законами.
Источник: Аарон Дембски-Боуден. Черный Легион.
Жиллиман никогда не читал лежавшую в шкатулке книгу. Он отказался от этого в те времена, когда она была впервые напечатана. Никогда не принимавший подобного решения в отношении любой другой книги, её он демонстративно игнорировал. Тогда в эпоху Просвещения Жиллиман всегда считал себя, одним из самых рассудительных примархов. Он был человеком познания, рациональность стала его первым и последним убежищем, и всё же он открыто порицал эту работу. Почему? Он сделал так, чтобы угодить Императору, как и всё, что он тогда делал, но это не было единственной причиной. Он должен был составить собственное мнение. Он должен был прочитать аргументы и рассмотреть их, а не отклонять. Кредо Имперской истины, которого он так упорно придерживался, было именно что кредо. Оно было испорченным и в значительной мере основано на лжи.
Его отказ представлял собой просчитанное оскорбление. Они с Лоргаром никогда не сходились во взглядах. Жиллиман был рационалистом, Лоргар – искателем метафизических истин. Вера была его способом мышления, и Жиллиман презирал её. Манера войны Несущих Слово раздражала его. Как мелочно с его стороны. Он знал, что, отвергая верования брата так резко, он ускорил конец всего, во что верил Император.
Декларативно верил, поправил себя Жиллиман. У него никогда не было возможности поговорить с Императором о правде. Война помешала этому, а когда она закончилась, Император оказался за пределами общения. Только один раз по возвращению на Терру Жиллиман находился в Его присутствии, и получил от создателя нечто большее, чем молчание.
Он вспомнил о встрече, как часто делал, всё ещё не способный примирить то, что, как ему казалось, он увидел, с тем, что должно было быть возможным.
“Возможно, – подумал он, – я не прочитал её, потому что боялся, что Лоргар прав”.
Как я могу знать, не прочитав её? Его беспокоило не то, что он обидел Лоргара, а то, что он отказался от своей интеллектуальной строгости. По-своему он был таким же фанатиком, как и Лоргар.
Теоретически я должен это исправить. Практически я должен это прочитать.
Жиллиман открыл крышку шкатулки. Книга была тонкой и лежала в неглубоком отделении, по-прежнему омываемая светом стазисного поля. Она была старой, почти такой же старой, как и он. Вместе они были реликвиями другой эпохи, потерянными во времени вещами.
....
Он взял её. Кожа была сухой и отслаивалась. Бумага пахла, как и должна пахнуть старая бумага: затхлой резкостью, запахом скрытой мудрости и умирающих воспоминаний.
Спустя десять тысяч лет после того, как Лоргар Аврелиан коснулся пером бумаги, чтобы написать этот трактат, Жиллиман начал читать его.
Возрадуйтесь, ибо я принёс вам славную весть.
Бог среди нас.
Такими были первые две строки Lectitio Divinitatus.