Ещё из новой книжки про осаду
В дополнение к посту https://joy.reactor.cc/post/5311262Про Амита:
Нассир Амит был одним из первых. Отпрыском отравленной родословной, чей скрытый в крови научный код едва ли позволял притязать на человечность. Его нашли в залитых кровью темницах под поверхностью Боэтии, где юнец питался плотью тех, кто слишком ослабел, чтобы сопротивляться. Он был кандидатом столь же отвратительным, сколь и непривычным. Человекоподобным мутантом, которого казнили бы на месте воины любого другого легиона.
Но у них был выбор, а у Неумерших - нет. Именно таких Амитов они и искали.
Они пришли за ним, эти облачённые в серое аптекарии, и забрали из племени, вырвали из метафорических недр техноварварства. Привязали мутировавшего ребёнка к столу, вскрыли и сшили заново. Иглами и пилами они изменили его внешность, скальпелями и зондами - внутренности. Вены мутанта наполнила влитая кровь, которая, как настаивали апотекарии, не являлась священной. Пусть она и сводила с ума, возвращала рассудок и вновь повергала в безумие, показывая сплетение будущего и прошлого всякий раз, когда он закрывал глаза. Собственная кровь, переполненная примесями, пылала в его теле, отчего каждый удар сердца приносил муки. И когда в его разросшуюся грудную клетку вживили второе сердце, боль стала лишь вдвое сильнее.
Аптекарии были настолько милосердными, насколько это требовалось, а потому - безжалостными. Они просто исполняли свои обязанности, а долгом легионеров было тащить упирающегося руками и ногами мутанта до самого вознесения.
И он стал одним из первых, кто пережил процесс. Пережив медицинское колдовство, бывший мутант стал совершенно другим созданием, не сохранив из прошлой жизни ничего, даже имени. Теперь он называл себя персонажем из легенды на Высоком Готике, Нассиром Амитом из древней пьесы, чьи события вершили в Древней Гималазии. Впрочем, история не особенно увлекала легионера. Она была лишь одним из текстов, которые он изучил, пока учился читать. Если бы ему сказали, что это имя что-то значит или имеет в литературе некий глубокий символический смысл, Амит бы просто пожал плечами, гадая, а к чему это ему знать.
Не гордился он и обретённой после вознесения красотой. Отражающееся в глазах вооружавших его сервов или стали великолепного клинка физическое совершенство Амит бы ценил, если бы добился его сам. Но оно являлось лишь результатом генетического апофеоза, доставшейся и ему, и всем братьям. Поэтому его можно было признавать, даже ценить, но лишь с подобающей скромностью.
Впрочем, Нассир верил, что в его новом существовании есть глубокий смысл, и старался никогда о нём не забывать. Он пронёс эту истину через все прошедшие после вознесения годы, через отравленные радиацией пустоши Терры, сквозь залитые кровью туннели и пещерные лабиринты замёрзших лун Нептуна, а затем и по всей Галактике. Но его истина являлась не неким великолепным философским откровением, а правдой столь же безыскусной, сколь и реальной: если ты - оружие, непревзойдённое в своём безобразии, не важно, что из зеркала на тебя глядит принц.
Неумирающий Легион не ждали медали. Никто не восхвалял Пожирателей Мёртвых. Их роскошными одеждами были потрёпанные доспехи, серые как зимняя буря, а наградами - пятна крови, которые они не потрудились смыть. Их новобранцами становились вырожденцы, отсрочивающие вымирание, хвалебными гимнами - полные тревоги и отвращения слухи в других легионах.
Но Амиту и не была важна красота. Смысл его существованию давал долг и так было всегда с тех пор, как аптекарии наполнили его изуродованное тело кровью ещё неизвестного примарха.
Император и Сангвиний
Что я такое?
- Ты - мой сын, - ответил Император. И вновь в тени слов заплясали значения и смыслы. "Ты мой сын" переплелось с "Ты примарх", с "ты мой Девятый генерал", "ты часть Великого Труда, похищенная врагами" и, что тревожило больше всего, "они могли изменить тебя".
- Я не знаю, что это означит.
- Поймёшь, - уверил его Император.
- Но я знаю точно одно, - продолжил Сангвиний, - Ты - смерть веры.
Прежде чем ответить, Император окинул его взглядом.
- Да, - согласился отец. - Но в то же время и нет. Откуда ты всё это знаешь?
- Я ведь говорил, что уже видел сны об этом дне. Отголоски. Тени. Впечатления. Иногда они приходят ко мне, полные бурных чувств, но лишённые деталей.
- Вера - это оружие, - сказал Император. - Оружие, которое нельзя вверять нашему виду.
- Мои люди чтят меня как бога, - ответил Сангвиний. - И это облегчает их тревоги. Несомненно для тебя и других странствующих среди небес мы выглядим дикарями. Тараканами, ютящимися в отравленной пустыне. Но я вознаграждаю их веру в меня. Я служу им. Я приношу облегчение своему народу, когда то требуется им больше всего, и несу смерть их врагам.
- Но это не делает тебя богом, сын мой.
- Я и не притязал на божественность. Лишь сказал, что мой народ видит её во мне.
Сангвиний посмотрел в нечеловеческие и в то же время слишком человеческие глаза отца.
- И потому не тревожьте мой народ, Чистых. Какие бы клятвы ты и я не принесли сегодня, у меня есть одно нерушимое условие - ни один корабль не водёт в небеса Баалфоры без моего соизволения, и никто не будет вмешиваться в жизнь кланов Чистокровных без моего разрешения. Нам удалось вернуть подобие мира, трудясь вместе. Ты не нарушишь его, отец.
Император кивнул, но не в знак согласия, а внезапного понимания.
- Так вот почему ты боишься меня, не так ли? Ты боишься, что я стану угрозой для всего, чего ты здесь достиг.
- Я говорю о верности и любви, - мягко возразил Ангел, - а ты о достижениях.
- Разве я не прав?
- Я боюсь за жизни своих людей, заслуживающих лишь покоя. Мира, за который мы так долго боролись. В твоих словах я слышу торжество культур, увидевших в тебе своего спасителя. Но также я слышу, как равняют с землёй города и сжигают миры. Я слышу погребальные песни запрещённых ныне верований и скорбь тех, кто разделял их. Разве я не прав?
Император не ответил.
Потом, не раз за прошедшие десятилетия, Сангвиний вспоминал эти слова и размышлял о них. При всей чистоте намерений Императора он шёл на так многие компромиссы. Веру нельзя было терпеть... за исключением тех случаев, когда можно было. Религии исчезали в пепле непокорных миров... за исключением тех случаев, когда приносили пользу Великому Труду. Император нуждался в механикумах Марса, и потому позволил им поклоняться Себе как Омниссии, материальному воплощению Бога-Машины. Возможно, что необходимость пробивала бреши в принципах и людей, и богов.
Но все эти размышления пришли потом. А пока же на горячих песках в тот день у Ангела остались вопросы.
- Ты не отводишь взгляда от моих крыльев. Крыльев, которых я не заметил ни у тебя, ни у твоих слуг, - Сангвиний окинул ожидавших у посадочного аппарата людей взглядом, и снова посмотрел на Императора. - Обрёл ли я их по твоему замыслу или из-за неудачного поворота судьбы?
Император же наблюдал за ним его внимательным взглядом изобретателя, изучающего прототип, и в то же время глядел как благосклонный отец.
- Ты создан тщательным трудом, - ответил Император, - тщательным и заботливым.
Но ведь это вообще был не ответ.
- Что я такое? - снова спросил Сангвиний, на этот раз настойчивей.
Голос Императора смягчился, как и Его выражение лица. Лишь Его глаза всё так же освещали бесчисленные неразделимые души.
- Ты - гамбит против гибели надежды, сын мой. Ты - бросок костей в конце игры. Как ты называешь себя?
А называл он себя именами, данными его народом. Сначала прозвищами, полученными в юности. А потом именем, заслуженным, когда он возглавил кланы Чистокровных. Именем, священным для племени, что начало видеть в нём бога. Именем, означавшим, что он один из них по духу, пусть и не по праву рождения, что он тот, чья кровь чиста.
- Сангвиний.
- Сангвиний, - кивнул Император. - Ты - примарх. Часть Великого Труда, сорванная со своего места и украденная от меня, скрытая все эти годы. Я нуждаюсь в тебе, сын мой. Человечество нуждается в тебе. Ты - ключ к спасению всего вида. Я пришёл забрать тебя из сей сухой земли и вознести к звёздам, дать тебе руководство легионов и будущее, за которое стоит сражаться.
И снова Сангвиний услышал ликующие крики людей, стоящих под лучами яркого солнца, и вопли тех, кто сгорал вместе с целыми мирами.
И тогда он задал вопрос, который не произнёс вслух ни один другой примарх. Даже Ангрон после своего обнаружения действовал, на спрашивая об этом.
- А если я откажусь?
Император промолчал, размышляя.
- Не откажешься. Я вижу твою душу. Здесь ты спас десятки тысяч жизней. Со мной ты принесёшь избавление миллиардам на миллионах планет и спасёшь жизни всех, кто ещё даже не был рождён. Ты никогда не отвернёшься от них.
Они пристально глядели друг другу в глаза, отец и сын, творец и творение. Никто не оспаривал истины в словах Императора.
- Я хочу кое-что ещё. Я хочу, чтобы ты поклялся.
Император не ответил, позволяя Своему сыну договорить.
- Принесёшь ли ты клятву, клятву, нерушимую для тебя, что оставишь кланы Чистокровных в покое? Их не затронут твои замыслы, если они сами того не пожелают. Они продолжат жить так, как жили, и верить в то, во что захотят верить.
Император помедлил. По глазам отца Сангвиний видел, что тот задумался, но о чём: смутила ли Его любовь сына к своему народу или же Он лишь обдумывал возможные способы обойти новую преграду в Его Великом Труде?
- Я даю слово, - наконец, ответил Император.
- Так обсудим же будущее, отец, - сомкнул крылья Сангвиний.
И они обсудили.
Ещё говорят, не знаю, правда или нет, но Саня увидел в глазах Императора множество душ, как мужчин, так и женщин. Бэк про шаманов валиден?
Подробнее
Warhammer 40000,wh40k, warhammer 40k, ваха, сорокотысячник,фэндомы,Wh Books,Wh Other,Black Library,СПОЙЛЕР,Horus Heresy,Ересь Хоруса,Wh Past,Echoes of Eternity,удалённое
Еще на тему
- Да - согласился отец.
Смеялись всей эклизиархией.
Вся принципиальность Императора в одном предложении.
Боль может уничтожить человека. Можно страдать так сильно, что никакой индивидуальности не сможет существовать в том, что осталось. Среди умирающих такая степень страдания встречается достаточно часто, но не ограничивается неизлечимыми и обреченными. Боль может заставить человека обезуметь. Боль может быть такой сильной, что она подавляет все, кроме способности тела испытывать агонию.
Существо, которое когда-то было Ангроном, узнало, что ярость могла сделать то же самое.
Насколько он всё ещё оставался собой, Ангрон превратился в бурлящее скопление синапсов. Он не обладал способностью рассуждать, потому что вихрь в его голове не позволял никаким ощущениям или воспоминаниям формироваться в мысли. Вместо мозга у него был ядовитый суп вперемешку с искрящимися кабелями. Вместо многослойного ума он обладал столь неприкрытой и глубокой яростью, что граничила с экзальтацией.
Без высшей мысли все было инстинктом, обесцвеченным красным, противодействующим самому себе.
Самое печальное заключалось в том, что от Ангрона не осталось практически ничего, чтобы оплакивать свою судьбу. Его братья-примархи, как бы они ни были обмануты, все еще обладали частицами измученного сочувствия, лежащими в основе их иллюзий. Неважно, какой обман им предлагали, и какую ложь они внушали себе, внутри них оставалась какая-то йота познания, что еще больше подпитывало их силу потоком сожаления и страданий. Но Ангрону, брату, который громче всех кричал о свободе, не позволили даже увидеть, каким абсолютным рабом он стал.
Бессмертие имело множество разновидностей. Не все были такими привлекательными, какими казались.
Может быть, это причинило бы больше страданий, если бы Ангрону позволили получить кусочек сознания, достаточный, чтобы позволить ему страдать от этого осознания. Другое божество-покровитель могло позволить такому пробужденному осколку существовать внутри своей марионетки, упиваясь беспомощной реализацией души в его хватке.
Но Кровавый Бог был Отцом Резни и Повелителем Войны, и его не волновала космическая ирония. Страдания его слуг были неуместны. Ничто не имело значения, кроме пролитой ими крови… и немногие из его рабов служили этой цели так же хорошо, как существо, которое когда-то было Ангронием с Нуцерии.(с)
GW напоминает, Магнус попущенец и над ним ржет его же бог
Во снах его брат всё ещё выглядел как его брат. Ландшафт вокруг них был вулканическим кошмаром — царство чёрных небес и кипящей земли; радость дракона. Два брата встретились в психической тишине, они вдвоем стояли лицом к лицу здесь, на нереальной арене.
Его брат каждый раз приводил их обоих сюда. И если это была не воля его брата, то это была прихоть тварей, вцепившихся когтями в сердце его брата. Вулкан больше не верил, что есть разница. Когда он увидел свое отражение в луже вулканического стекла, он предстал именно таким, каким себя чувствовал: усталым до изнеможения — факт, который он легко мог скрыть в Тронном зале, но не имел никакой надежды спрятать здесь. В этом месте он представал как дракон на грани дряхлости. Его чешуя больше не мерцала изумрудным блеском; вместо этого она превратились в испорченный нефрит. Его глаза, которые были обжигающе-красными, были слипшимися и мутными от мучений. Даже пламя внутри него потухло.
Его брат, Колдун, медленно спускался в тумане очищающего света. Свет согрел Дракона. Он ускорил его кровь и исцелил внутренние повреждения. Свет обещал истинное исцеление, если только он перестанет ему сопротивляться.
— Ненавижу видеть тебя таким, — сказал его брат. Сострадание сияло в одном глазу Колдуна. — Так не должно быть, брат.
— Ты мне не брат, — проворчал Дракон, изменив положение своего измученного тела. Даже кости болели. Они посылали холодные импульсы сквозь плоть его мускулов.
— Ты все еще отвергаешь меня, — сказал Колдун, его слова были полны сожаления. — Разве я не привел тебя сюда, на Ноктюрн, чтобы успокоить твой дух?
Дракону удалось рассмеяться, хотя во рту он чувствовал привкус праха, а не огня. — Это не Ноктюрн, — сказал он. — Звезды висят на небе там, где должны, но в темноте светят неправильно. Химические процессы камней точны, но на ощупь камень кажется неправильным. Это Ноктюрн глазами человека, который видел мой родной мир, но так и не понял его. Того, кто никогда не любил его.
Дракон, несмотря на пульсацию суставов, обнажил хрупкие клыки в усталой улыбке. — Кто-то, — добавил он, — или что-то.
Колдун опустился на одно колено, воплощение неугрожающего благоговения. Его голос, дрожащий от волнения, едва поднялся выше шепота. — Я все еще я, брат. Я говорю только правду.
Дракон сделал еще один пепельный вздох.
—Правда, если она имеет значение во сне, заключается в том, что мой брат давно умер. Ты не Магнус. Ты — невозможная идея бога о Магнусе.
Смех эхом прокатился вокруг них. Смех тысячи насмешливых голосов, восхищенных шуткой, которую мог понять только один из братьев. Дракон отполз от хора безумного веселья. Все это время Колдун стоял в тишине, излучая сострадание, излучая терпение и понимание.
— Как ты можешь не слышать этот смех? — спросил его Дракон. —Над тобой смеётся, смеётся без конца бог, которому ты якобы не поклоняешься.
— Никакого смеха, — сказал Магнус Красный. — Я ничего не слышу, кроме твоей лжи, Вулкан.
Дракон устало улыбнулся ртом полным потрескавшихся клыков. —Хватит. Хватит тебя и того, что тобою управляет. Оставь меня в покое.
Что, может быть нам всем вахактором примарисов заказывать?