Ариман: Пустите меня в эту сокровищницу Силы!
Все: Послушай, мы хотели бы, но каждый раз когда ты получаешь больше силы ты пытаешься все исправить, но только делаешь все еще хуже.
Ариман: Именно поэтому мне нужно столько силы. Мне нужно столько всего исправить!
Все: Ты прав, ты просрал почти все что можно. Но есть еще немного вещей которые ты не окунул в говно, и мы беспокоимся что в попытках отчистить свои предыдущие ошибки ты окунешь в говно и их. Потому что ты делаешь это каждый раз.
Ариман: На этот раз все будет по-другому! Впустите меня в сокровищницу!
Все: Это даже не настоящая сокровищница, здесь нет никакой Силы. Мы просто раскидали улики чтобы заманить тебя сюда и поговорить как взрослые разумные люди. Послушай, мы беспокоимся о тебе. Мы собрались здесь чтобы помочь тебе. Просто остановись. Ты ранишь и убиваешь людей которые дороги тебе из-за этой одержимости. Если ты сейчас остановишься мы можем спасти то что еще можно спасти и возможно однажды ты научишься принимать реальность такой как она есть. Жизнь несовершенна, но это не значит что в ней нет ничего что стоило бы ценить. Твой крестовый поход за исправлением всех ошибок затмил тебе разум и не дает понять что не все ошибки можно или даже нужно исправлять.
Ариман: Так значит вы не пустите меня в сокровищницу?
Все: НЕТ НИКАКОЙ СОКРОВИЩНИЦЫ!
Ариман: Если вы не пустите меня по доброй воле, вы не оставляете мне выбора. Мне придется убить вас всех.
Все:
Все: Послушай, мы хотели бы, но каждый раз когда ты получаешь больше силы ты пытаешься все исправить, но только делаешь все еще хуже.
Ариман: Именно поэтому мне нужно столько силы. Мне нужно столько всего исправить!
Все: Ты прав, ты просрал почти все что можно. Но есть еще немного вещей которые ты не окунул в говно, и мы беспокоимся что в попытках отчистить свои предыдущие ошибки ты окунешь в говно и их. Потому что ты делаешь это каждый раз.
Ариман: На этот раз все будет по-другому! Впустите меня в сокровищницу!
Все: Это даже не настоящая сокровищница, здесь нет никакой Силы. Мы просто раскидали улики чтобы заманить тебя сюда и поговорить как взрослые разумные люди. Послушай, мы беспокоимся о тебе. Мы собрались здесь чтобы помочь тебе. Просто остановись. Ты ранишь и убиваешь людей которые дороги тебе из-за этой одержимости. Если ты сейчас остановишься мы можем спасти то что еще можно спасти и возможно однажды ты научишься принимать реальность такой как она есть. Жизнь несовершенна, но это не значит что в ней нет ничего что стоило бы ценить. Твой крестовый поход за исправлением всех ошибок затмил тебе разум и не дает понять что не все ошибки можно или даже нужно исправлять.
Ариман: Так значит вы не пустите меня в сокровищницу?
Все: НЕТ НИКАКОЙ СОКРОВИЩНИЦЫ!
Ариман: Если вы не пустите меня по доброй воле, вы не оставляете мне выбора. Мне придется убить вас всех.
Все:
Жиллиман никогда не читал лежавшую в шкатулке книгу. Он отказался от этого в те времена, когда она была впервые напечатана. Никогда не принимавший подобного решения в отношении любой другой книги, её он демонстративно игнорировал. Тогда в эпоху Просвещения Жиллиман всегда считал себя, одним из самых рассудительных примархов. Он был человеком познания, рациональность стала его первым и последним убежищем, и всё же он открыто порицал эту работу. Почему? Он сделал так, чтобы угодить Императору, как и всё, что он тогда делал, но это не было единственной причиной. Он должен был составить собственное мнение. Он должен был прочитать аргументы и рассмотреть их, а не отклонять. Кредо Имперской истины, которого он так упорно придерживался, было именно что кредо. Оно было испорченным и в значительной мере основано на лжи.
Его отказ представлял собой просчитанное оскорбление. Они с Лоргаром никогда не сходились во взглядах. Жиллиман был рационалистом, Лоргар – искателем метафизических истин. Вера была его способом мышления, и Жиллиман презирал её. Манера войны Несущих Слово раздражала его. Как мелочно с его стороны. Он знал, что, отвергая верования брата так резко, он ускорил конец всего, во что верил Император.
Декларативно верил, поправил себя Жиллиман. У него никогда не было возможности поговорить с Императором о правде. Война помешала этому, а когда она закончилась, Император оказался за пределами общения. Только один раз по возвращению на Терру Жиллиман находился в Его присутствии, и получил от создателя нечто большее, чем молчание.
Он вспомнил о встрече, как часто делал, всё ещё не способный примирить то, что, как ему казалось, он увидел, с тем, что должно было быть возможным.
“Возможно, – подумал он, – я не прочитал её, потому что боялся, что Лоргар прав”.
Как я могу знать, не прочитав её? Его беспокоило не то, что он обидел Лоргара, а то, что он отказался от своей интеллектуальной строгости. По-своему он был таким же фанатиком, как и Лоргар.
Теоретически я должен это исправить. Практически я должен это прочитать.
Жиллиман открыл крышку шкатулки. Книга была тонкой и лежала в неглубоком отделении, по-прежнему омываемая светом стазисного поля. Она была старой, почти такой же старой, как и он. Вместе они были реликвиями другой эпохи, потерянными во времени вещами.
....
Он взял её. Кожа была сухой и отслаивалась. Бумага пахла, как и должна пахнуть старая бумага: затхлой резкостью, запахом скрытой мудрости и умирающих воспоминаний.
Спустя десять тысяч лет после того, как Лоргар Аврелиан коснулся пером бумаги, чтобы написать этот трактат, Жиллиман начал читать его.
Возрадуйтесь, ибо я принёс вам славную весть.
Бог среди нас.
Такими были первые две строки Lectitio Divinitatus.