Кровь богу императору

Предновогодняя речь Императора Человечества

Семейные разборки

Сборы бывали уже и до этого, бессчетное число раз, хотя и сложно припомнить что-то, исполненное такого же темного великолепия. Некоторые из этих космолетов стояли в таком же строю под Бетой Гармона целую жизнь назад. Жизнь божества. А некоторые сконструированы за последнюю сотню лет, и их кили все еще гладко отполированы и не изъедены пятнами патины, оставленными варпом.

Их количество ошеломляет. Корабли явились сюда из каждого закоулка, каждой тайной лазейки Ока. Они притащились из облюбованных демонами пустотных доков и чернейших глубин крепостей, вырытых в толще астероидов. Здесь изящные корветы Детей Императора, избегаемых всеми, кроме их собственных братьев, — корветы, отделанные золотом и халцедоном и смердящие садизмом. Они выступают с той же гордостью, что и прежде, хотя старые претензии на первенство давно утрачены в бездне слабостей и порока.

Затем идут варбанды отступников, чьи разношерстные космолеты угнаны с имперских военных баз. Каждый несет на себе новый символ, чернильно-черный или кроваво-красный. За последнее тысячелетие их развелось больше, чем за всю предыдущую историю, и даже архивисты из колдовских скрипториев Ока давно оставили попытки составить их опись. На них многие не прочь поохотиться, на этих ренегатов, и они всегда могут стать добычей для хищников покрупнее, так что отступники предпочитают держаться в менее густонаселенных частях Ока. Их оружие всегда наготове, и в двигателях кораблей гудит пламя.

По мере того как проходит неделя за неделей, прибывают игроки посолиднее, всплывающие из опаленных варпом глубин на древних легендарных космолетах. На зов отвечает Тысяча Сынов, приводя с собой эскадры боевых крейсеров, увенчанных пирамидальными гребнями. В их звездолетах все еще чувствуется определенная эстетическая сдержанность. Эти корабли грациозны, их линии чисты, словно у ограненных камней, и они мягко движутся на султанах из бело-голубого плазменного огня. Когда-то решимость сынов Магнуса, возможно, и вызывала сомнения, так же как и их способности, однако теперь уже нет. Тень Просперо больше их не тревожит. Как, впрочем, и Фенриса.

Дальше с изяществом покончено. Следующими прибывают флотилии с индустриальных кузниц душ, подчиненных Пертурабо. Все они серые, как его сердце, и покрыты толстым слоем гари. Его окутанные смогом дредноуты выскальзывают из варпа и тяжело ворочаются среди прометиевых выбросов. Многие из этих кораблей долгие века сливались и сращивались с демоническими сущностями на грохочущих адских верфях. Их тупые носы, все покрытые черными пятнами боевых ожогов и никогда не очищавшиеся, агрессивно торчат, демонстрируя жесткое милитаристское однообразие.

За ними следуют легионы меньшей значимости, по крайней мере в том, что касается численности и организации. Сумеречно-черные корабли-убийцы Повелителей Ночи, окутанные ореолом источаемого ими ужаса, снуют с краю, словно шайка воров. Змеевидные боевые космолеты Альфа-Легиона группируются пестрыми кластерами. Им не доверяют даже свои: такова цена заработанной много веков назад репутации, от которой теперь уже не избавиться. Пожиратели Миров случайно разбросаны среди других, более организованных легионов, и их эсминцы, покрытые ранами множества битв, напоминают капли красной артериальной крови.

Разумеется, то тут, то там возникают стычки. Капитаны крейсеров внезапно узнают очертания звездолета, с которым сражались десятилетие назад, или навигационные позывные принимают за брошенный вызов, или демон, заточенный в оружейных системах корабля, вырывается на волю и начинает пожирать все вокруг. Вспышки орудийного огня озаряют пространство, где собираются корабли, — они разгораются в случайном порядке, а затем снова гаснут, когда стычки затухают сами по себе или после вмешательства высших сил. По мере того как количество собравшихся растет, свары становятся все свирепее и чаще, словно у зверей, столпившихся у пересыхающего источника. За эти недели тут происходили битвы, которые, в другое время и в другом месте, могли бы попасть в летописи — однако здесь, в сердце гигантской армады, это лишь булавочные уколы на фоне общего единообразия.

Таков дар Разорителя всему королевству Ока. Здесь хватает и междоусобиц, и взаимной ненависти, но та ненависть и вражда, которой он не дает угаснуть, сильнее всех прочих. Невероятно, но ему удалось собрать их во имя общего дела. Со времен Хоруса, величайшего льстеца, величайшего господина солдатских душ, не было вожака столь сильного и столь властного.

И он даже еще не прибыл. «Мстительный дух» явится сюда последним, как ему и подобает. Когда соберутся остальные, древний левиафан типа «Глориана» предстанет перед ними, заставляя всех преклониться — как уже было однажды, над пылающими небесами Терры. Но до этого момента новые космолеты будут прибывать и прибывать. Несущие Слово, один из трех легионов, сохранивших старые порядки, занимает позицию в центре. Их боевые флоты несут на себе священный Октет и щетинятся пронзительными воплями нерожденных. Величайшие из этих судов представляют собой, по сути, летучие кафедральные соборы, утыканные невероятно высокими башнями и парапетами и ломящиеся от даров варпа. Жертвенные огни горят вдоль всей их боковой линии, отрицая законы физики, и по их рядам пробегают призрачные, мерцающие колдовские искры.

А затем наступает черед величайшей, самой разношерстной и самой могущественной группировки — охотничьих стай Черного Легиона. Они неисчислимы, принадлежат ко всем возможным коалициям Хаоса и прибывают на кораблях любого вообразимого размера и класса. Здесь и пропитанные скверной Хаоса боевые крейсера времен рассвета Империума — они обглоданы тысячелетиями постоянных войн и выступают гордо, как первые среди разрушителей всех чаяний детей Трупа-на-Троне. Здесь есть и новейшие образцы, рожденные умами порабощенных гениев имперского судостроения, а впоследствии освобожденные от жестких оков стандартных шаблонов и превращенные в нечто поистине монструозное. Орудийные баржи, чьи двигатели едва справляются с нагрузкой. Транспортники для личного состава с трюмами, набитыми воинами Черного Легиона. Грузовые суда с подарками миров-кузниц Темных Механикум — титанами и рыцарями-предателями, идущими в бой под знаменем Черного Легиона.

Как и Лунные Волки в эпоху Чудес, этот легион сейчас первый среди равных, его кровь — пускай и смешанная — чище остальных, а его ненависть яростнее. Он не заключал сделок, сохранил свою душу и ныне гордо несет заслуженное им первенство в границах Ока.

Космолеты Гвардии Смерти прибывают последними. Как и в давние дни Ереси, они лишь усиливают и без того смертельную мощь собравшейся армады. Их живые корабли вырываются из объятий варпа, словно брызги слюны из горла. За ними тянутся длинные кильватерные струи темной материи, а их серо-зеленые сигнальные огни слабы и тусклы. Это одни из самых древних кораблей на этом сборище. Они изъедены гнилью, оскверняющей все под властью Мортариона, но также и лопаются от нее. Звездолеты столь же парадоксальны, как и все в этом легионе парадоксов, — одновременно самые сильные и самые изувеченные, самые архаичные и в то же время непрерывно обновляющиеся, самые единообразные в своей верности Четырнадцатому и все же самые разные внешне.

Воины Гвардии Смерти становятся под штандарты Абаддона последними. Они оказались самыми гордыми, дольше всех остальных придерживались собственных планов и справлялись собственными силами. Видеть их здесь — это величайшее свидетельство грандиозного плана Разорителя, последняя и решительная победа в его усилиях собрать всех отступников под одним флагом.

Гвардия Смерти не смешивается с другими легионами и варбандами. Их присутствию не слишком рады на командных мостиках собравшегося флота, потому что даже обитатели Ока с трудом способны переносить их физические аномалии. Как и прежде, они на другом краю фронта.

Драган очень мало знает об этой древней истории. В отличие от Воркса, он не увлекается изучением прошлого. Его увлечения нельзя назвать многочисленными — в основном это резня, обусловленная недавними распрями и обидами, а отнюдь не замысловато переплетенные вендетты давних эпох. Глядя в иллюминаторы посадочного модуля, он видит «Милосердие». Корабль, коричнево-черный, заросший и покрытый сгустками льда, напоминает клубок гниющих растений, повисший в пустоте. Его огни едва светят, а могучие батареи почти полностью скрыты за наростами. Сейчас трудно представить, как выглядел звездолет при рождении. Драган также не кораблестроитель, так что он и не пытается.

«Милосердие» служило ему домом почти пятьдесят лет, и все же здесь по-прежнему чувствовалось что-то чужое. Возможно, дремлющий разум корабля сознательно его отвергал. И все же сомневаться в мощи космолета не приходилось. Прожитые века укрепили его кости, сделали его батареи еще более разрушительными, а двигатели сильными и громогласными. «Милосердие» никогда не будет отличаться проворством. Ему не сравниться в огневой мощи с регулярным военным звездолетом, оно не способно перевозить неисчислимые армии к местам боевых действий, как транспортное судно, но все равно это крепкая старая бестия. Оно словно вываренная кожа, лишь крепчает с годами.

Драган откидывается на спинку кресла. Сейчас он должен был бы находиться на корабле и готовиться к варп-переходу. Некоторые из его братьев, в частности Слерт, чуть не лопались от возбуждения при мысли о предстоящем. Даже Филемон, этот гнилоголовый старый счетовод мертвецов, весьма взбудоражен. Воркс, предположительно, считает, что Драган практикуется в одной из старых тренировочных камер, или охотится на донные отбросы ради пропитания, или втайне занимается еще чем-то на борту. «Милосердие» достаточно обширно, чтобы любому — даже Несломленному — без проблем удалось остаться в одиночестве.

Драган барабанит закованными в броню пальцами по закованному в броню колену. Он смотрит на пилота челнока, сидящую впереди, — ее тело опутано паутиной трубок с питательными растворами. Как и большинство пилотов на службе Повелителей Тишины, женщина представляет собой органическую часть корабля. Ее торс и конечности сращены с ганглиями проводки разъемов. Ее глаза прячутся за проводами, ведущими к наружным сенсорам, а пальцы погружены в мерцание сигнальных датчиков на панели. Драган видит сыпь на ее обнаженной шее, и, судя по всему, заболевание достигло продвинутой стадии. Может, она продержится еще пару лет, прежде чем безумие или полное физическое истощение убьет ее. Затем она истлеет, превращаясь в материю самого челнока и формируя плодородный слой для следующего поколения отростков и питательных элементов для преемника, которого подключит на ее место Кледо. Все это часть великого жизненного цикла возрождения, суть подлинной веры для тех, тому не плевать на подобные вещи.

Драган снова заглядывает в иллюминатор. Все пространство вокруг заполнено межзвездными кораблями. Даже черствая душа Драгана чуть трепещет при виде этого зрелища. Если на секунду расфокусировать взгляд, то покажется, что пустота полностью исчезла, и ее заменил плазменный лес выбросов корабельных двигателей.

Он видит тот, что ему нужен. Пилот молчит — в конце концов, у нее нет связок, — но челнок прыгает вверх, к цели. В славной компании этот корабль выделяется. Он не теряется даже на фоне гигантских монстров и легендарных судов, сошедших прямиком со страниц самых первых летописей. Пожалуй, его абрис кажется самым зловещим, видоизмененным и извращенным до невообразимых пределов силами божества. Если бы не магия, пульсирующая в его древнем сердце, он просто развалился бы на части. Его хребет — идеальный образчик коррозии, а днище представляет собой ядовитую смесь растворившихся тяжелых металлов и кипящего чумного бульона. Практически с любой точки обзора невозможно определить его истинные размеры, потому что туча порожденных эмпиреями мух окутывает со всех сторон, растянувшись на много километров. За века она превратилась в некое подобие постоянного варп-поля, толстого слоя невозможных в физической реальности насекомых, жужжащих и мечущихся в пустоте.

Когда челнок подлетает к внешней границе роя, насекомые подаются в стороны, открывая проход. Если бы Драган оказался нежеланным гостем, к этому времени они прогрызли бы внешнюю обшивку челнока вплоть до проводки двигателя. Драган наблюдает за тем, как пасть ангара распахивается все шире — зияющая дыра в ржавом корпусе, обрамленная длинными желтыми клыками, торчащими из железных колец. Быть поглощенным ею — это словно быть поглощенным живым существом. Что, надо признать, очень близко к истине. На них опускается тень. Когда воздушно-гравитационный пузырь охватывает челнок, по обшивке с треском бегут искры. Они опускаются на палубу ангара, и снаружи до Драгана доносится лязг механизмов, резкие окрики приказов и резонирующий рев двигателей. Драган некоторое время сидит неподвижно.

Затем он встает и спускается по длинному трапу в сумрачное нутро корабля. У подножия его приветствует собственная свита Странника, точная копия Савана Смерти, вооруженная силовыми косами и окутанная тишиной. Они не произносят ни слова, лишь знаком предлагают ему проследовать дальше в глубь судна. Внутри влажно и жарко, тяжелая тьма тянется и сочится, как желчь. «Терминус Эст» большой корабль, и у них уходит немало времени на то, чтобы добраться до цели. По пути Драган видит примерно те же сцены, что остались позади, на «Милосердии»: группы Несломленных, работающих над своей броней и оружием. Они не практикуются в тренировочных камерах, чем, возможно, заняты воины других легионов. Они не дуэлируют и не совершают паломничество к вопящим на них капелланам. Сыны Мортариона готовятся к битве в уединении, уделяя внимание тем недугам, что культивируют в себе. Они выясняют, что изменилось в них с последней войны, потому что изменения появляются всегда. Они прислушиваются к щебету Маленьких Хозяев и бродячих чумоносцев и пытаются уловить дуновение рока среди миллиона возможностей.

Здесь так тихо. Балки корабля потрескивают, могучие двигатели рычат, но в коридорах царит тишина. Нет ощущения напряженного ожидания некоего грандиозного события, лишь знакомое мрачное чувство покорности судьбе и усердного ей служения.

Это раздражает Драгана. Порой ему хочется встряхнуть братьев, расшевелить что-то в их душе. В этом легионе так мало гнева, несмотря на то что в окружающей их вселенной для него предостаточно поводов.

В должное время его молчаливый эскорт отстает, оставляя его в одиночестве перед полуобрушившимся дверным проемом. Здесь даже жарче, чем раньше, и повсюду жужжат мухи. Они заполняют собой все щели, ползают по всем поверхностям. Среди них и жирные мясные мухи, и звенящие москиты, и кусачие разбухшие твари из Уничтожающего роя. Некоторые из них реальны, а некоторые порождены имматериумом. Когда Драган останавливается перед порталом, они группами устремляются к нему. Ползут по его броне, проникают в щели. Он чувствует их на коже и борется с желанием брезгливо передернуться. Даже самые невежественные из легиона знают, что вздрагивать не стоит. Это первое из испытаний Тифа.

— Входи.

Голос звучит хрипло, словно кто-то скрежещет по зубчатому краю пилы. Он кажется неподходящим для этого легиона, словно его обладатель каким-то образом попал не туда. Возможно, он лучше чувствовал бы себя среди гладиаторов Ангрона или угрюмых техников боли, сынов Пертурабо. В этом, как и во многом другом, Тиф уникален.

Драган, пригнувшись, осторожно ступает под просевшую притолоку. Зал за дверью обширен, его потолок теряется в темноте наверху. Драгану трудно рассмотреть, что вокруг, потому что немногочисленные лампы светят тускло, и по ним ползают крошечные черные точки. Пол, когда-то мраморный, потрескался и просел, обнажая что-то, с виду и по запаху похожее на землю. Колонны, уходящие ввысь, к незримым высотам, слезятся тонкими струйками жидкости, черной и вязкой.

Несмотря на всю царящую здесь разруху, это место кажется изначальным — словно что-то зародилось здесь очень, очень давно.

Тиф ожидает его на противоположном конце длинного центрального зала. Там стоит трон, высеченный из бледного камня, но Тиф на нем не сидит. Вместо этого он стоит в центре широкой круглой платформы, окруженный непрерывно растущими тучами мух. Когда Тиф движется, мухи кружатся, слетаясь в плотные комки и формируя в воздухе образы, которые рассеиваются вновь, как клубы дыма. Тиф похож на свой флагман — твердая ось, вокруг которой вращаются лишь тени.

Подходя ближе, Драган успевает разглядеть достаточно, чтобы составить впечатление о хозяине корабля. Ему случалось и раньше мимоходом взглянуть на Странника. Он даже видел его в бою, правда, на расстоянии. Однако вблизи все совсем иначе. Все члены Гвардии Смерти разделяют некоторые общие черты, но Тиф во многих смыслах является их архетипом. Он — квинтэссенция каждого образа и символа, используемого служителями Чумы, потому что сам и задал их вектор перемен. Это всем известно. Все знают о происхождении их легиона, и тем не менее никто не говорит о таком вслух. Да и что тут обсуждать? Что сделано, то сделано, и обратного пути нет.

— Мой господин Тиф, — произносит Драган, опускаясь на одно колено.

Тиф какое-то время смотрит на него. Трехчастный шлем Странника почти теряется в гигантской окружности его брони. Не считая единственного торчащего вверх рога, шлем белый, бледный, словно лунный свет на могильном камне, странная чистота, выглядящая неуместно на фоне невероятной деградации.

— Висельник, — говорит Тиф. — Я слышал, они тебя так называют.

— Не я выбирал это имя, — отвечает Драган.

— Тогда откуда оно взялось?

— Не знаю, мой господин.

Тиф недовольно ворчит, и из-под наличника его шлема вырываются сонмы мух. Он постоянно движется: поворачивается, корчится, дергает рукоять огромной косы, как будто неугомонность, приведшая его к Великому Изменению, до сих пор руководит им.

— У тебя жидкая кровь, — замечает Тиф.

Это знак пренебрежения. Отсылка к факту, что Драган не был на Терре и, следовательно, не удостоился той же чести, что воины, сражавшиеся в личных владениях Трупа-Императора. Драган слышал подобное уже много раз, и его это не тяготит. Члены старого легиона могут сколько угодно тешить память о собственном поражении — ему лично всегда казалось странным, что они так цепляются за свой грандиозный позор, талдычат о нем каждый день и определяют каждый следующий шаг по тому колоссальному шагу, приведшему их в забвение.

Тиф снова движется, ворочаясь вокруг собственного низкого центра тяжести. Мухи жужжат, и от гула этой звуковой стены дрожит воздух.

— Возможно, ты даже не знаешь, почему мы зовем себя Несломленными, — продолжает Странник.

— Знаю, — отвечает Драган.

— Ну тогда скажи мне.

— Мы выжили. Мы сохранили дисциплину. Сохранили воинов и корабли и вновь сумели обрести веру.

Тиф хохочет, расплескивая потоки мух.

— Кто тебе это сказал?

— Это хорошо известно.

— Это полная брехня.

Тиф разворачивается к нему, и по растрескавшемуся мрамору ползут языки пара.

— Я был там, когда эти слова произнесли впервые. Стоя рядом с боевыми братьями, я впервые взглянул на примарха.

«Взглянул на примарха». Благоговением тут и не пахнет.

— Он только что поднялся с поверхности, — говорит Тиф, меряя платформу шагами. — И вокруг его мантии все еще клубился ядовитый туман. Он даже броню не носил. И он был таким тощим. Рядом с ним стоял Император. И свет Его доспеха сиял настолько ярко, что резал глаза. И что же мы подумали? Что примарх — какой-то доходяга? И что нам должно быть стыдно за него?

Тут Тиф саркастически хмыкает.

— Но примарх не усомнился ни на секунду. Он обратился к нам. Не повышая голоса. Он говорил так, как будто узнал каждого из стоявших перед ним, хотя большинство пришло с Терры. Именно тогда, в первый и последний раз, я услышал от него что-то, отдаленно смахивающее на проявление чувств.

Драган слушает. В словах Тифа ощущается тень издевки, но сложно сказать, в чем тут дело — возможно, это его обычная манера, а может, что-то особенное, относящееся к его господину.

— Он сказал, что мы — его несломленные клинки. Что мы его Гвардия Смерти. Сумеречные Рейдеры были забыты, сменившись двумя новыми именами. Для всей остальной вселенной мы и в самом деле стали Гвардией Смерти. А для своих — Несломленными. И это не изменилось. Для тех, кто извне, мы неизбывный ужас. А для своих мы — воплощение стойкости.

Драган не знает, верить или нет этой истории. Звучит так, будто ее рассказывали снова и снова, так много раз, что она стала похожа на правду. С другой стороны, зачем бы Тифу лгать?

— Благодарю, что просветили меня, господин, — говорит он.

— А ты не задаешься вопросом, почему я рассказал тебе это? — спрашивает Тиф.

— В качестве поучения. Как жидкокровому.

— Ха.

Странник устремляет взгляд прямо на него, что само по себе редкость. На миг тучи мух рассеиваются, и Драган обнаруживает, что смотрит прямо в жуткое рогатое лицо. Порча, разъевшая белый шлем, глубже, чем он видел у кого-либо другого, — кажется, что все детали доспеха соединены с помощью чего-то эфемерного и в то же время крепкого, как кости. Возможно, это сила воли, а может, и просто дешевый магический трюк.

— Я слышал рассказы о тебе, Висельник. Такие бойцы, как ты, нужны этому легиону. Те, в ком еще жив гнев. В этом-то и опасность для тех из нас, кто прошел весь долгий путь. Мы забываем о собственной ярости. Бог избаловал нас. И это опасно.

Драган обнаруживает, что кивает в ответ. Часто он думал нечто похожее, особенно в те моменты, когда Воркс читал ему одну из своих проповедей.

— Мы Несломленные, — говорит Тиф. — Он никогда не позволял нам счищать грязь с доспехов. И со временем у нас пропало желание это делать. Мы никогда не поворачивали вспять. На Терру нас привела кривая дорожка, но, добравшись туда, мы заплатили кровавую цену.

— А теперь мы возвращаемся.

— Нет! — ревет Тиф, и звук его голоса подобен удару.

Облако мух разлетается на клочки, словно пораженное ударной волной, сердито кружится и собирается вновь.

— Нет. По какой-то причине — по какой-то причине — к этой мудрости не желают прислушиваться. У нас появилась возможность. Дорога свободна. Мы могли бы повторить то, что сделали десять тысячелетий назад, и двинуться на Дворец с новым магистром войны. Вот он, наш шанс, висит прямо перед нами, и мы готовы сомкнуть вокруг него когти.

И внезапно Драган понимает, к чему ведет Тиф.

— Ультрамар, — осторожно замечает он.

— Ультрамар! — ревет Тиф.

Теперь Тиф возбудился еще сильнее — он расхаживает из стороны в сторону, крепко сжимая косу и заставляя рои мух виться и разворачиваться с каждым его движением.

— Треклятый Ультрамар. Мы уже потратили на эту космическую кучу отбросов слишком много усилий. И как- раз тогда, когда у нас появился шанс сосредоточиться на реальной цели, вновь возникает Ультрамар. Я презираю его. Презираю его повелителя. Презираю все, что относится к нему. И главное, он не важен. Вот тебе не насрать ли на Ультрамар жиденько, Висельник?

Драган внезапно осознает, что происходящее ему нравится.

— Но у нас есть приказы, — отвечает он.

— И откуда они исходят? И почему?

Тиф понемногу справляется с овладевшим им гневом. Его движения становятся менее дергаными, более величавыми.

— Ничего не изменить. Я говорил с примархом. Я буду сражаться на его стороне, как и приказано. Я встану рядом с ним. Как его верный слуга. Но ты же знаешь, в чем тут суть — в его брате. Я считал, что вся эта чепуха осталась позади. Я думал, что все они мертвы или исчезли. Что время этих детишек-королей ушло. Поговори с Разорителем, а затем поговори с примархом и скажи мне — за кем ты последуешь в бой с большей охотой.

Эта беседа равносильна смертному приговору. Или просто безумна. Никто не осмеливается так говорить о Мортарионе, и уж точно никто из легиона, и Драган чувствует странный приятный холодок.

— Мы сделаем это, — говорит Тиф, мрачнея с каждой секундой. — Мы сломаем Врата и выплеснем наш яд в Галактику живых. А затем огнем и мечом проложим путь к королевству, которое нам ни к чему. Ничто из этого нельзя предотвратить. Мне не сойти с дороги, я связан и клятвой, и самой судьбой. Но вот ты, Висельник. Ты.

Драган сужает глаза. Чуть больше искушений, чем он ожидал.

— Но мы тоже связаны.

Тиф подходит ближе. Мухи жужжат, на всем лету врезаясь в Драгана. От них пахнет склепом — тот же сладковатый душок, пробивающийся сквозь плесень и пустоту.

— Когда-то я подчинил себе законы вселенной, чтобы привести нас к Терре. Я пожертвовал своей душой и душами братьев, все ради единственной цели. Но я сделал это не ради того, чтобы растратить наши силы на какую-то семейную свару. Ты меня понимаешь?

Драган поднимает взгляд на него. По этому изуродованному лицу невозможно угадать истинные намерения. Невозможно понять, серьезно ли говорит Тиф, или это просто еще один тест. И невозможно решить, подвергается ли его, Драгана, жизнь смертельной опасности, или законы легиона тут все еще действуют.

Поэтому Драган не отвечает сразу. Он думает о «Милосердии» и своих собратьях. Думает о Ворксе, Гарстаге и Филемоне. Думает о том, что понадобится для изменения уже установленного курса, и о том, какую роль он сможет в этом сыграть. Думает о словах Странника и вспоминает, какое наказание полагается за измену.

«Вы — мои несломленные клинки».

А затем Драган кивает, коротко, как солдат, получивший приказ.

— Отлично, — говорит он

Как Тау и Империум за проклятую планету воевали.

I.

Стоя на мостике «Полифема», Капитан сжимал штурвал так крепко, словно готовился к натиску бури, хотя здесь никогда не бушевали штормы. Он занимал пост, положенный ему по праву и призванию, и уже довольно долго не двигался с места. Он не мог точно определить, как давно находится здесь, сколько дней корабль провёл в ловушке или как много членов экипажа умерли с тех пор, как озеро завладело ими всеми. Время стало таким же ненадёжным, как скользкая, покрытая липким илом палуба его судна. Иногда ход событий отшатывался назад, и мертвецы, восстав, снова выполняли свои обязанности, а потом внезапно дёргался вперёд и выплёвывал новую чахлую зарю сразу после предыдущей, лишая их ночной передышки. Капитан лишь смутно помнил войну, которую его полк вёл на этой затопленной планете, да и в целом большинство событий прошлого почти стёрлись у него из памяти. Он сомневался во всём, кроме своего святейшего долга и необходимости выдержать испытание ради того, чтобы исполнить оный.

«Я завершу таинство, — пообещал Капитан озеру, как уже делал много раз до того… и после. — Я всё исправлю».

Несомое им бремя наделяло его бытие такой осмысленностью, какую большинство душ не обретали никогда, — хотя лишь немногие осознавали, что пусты, или желали заполниться, особенно если мельком замечали цену, — однако он не сетовал, даже наоборот. Он ведь не всегда господствовал над этой канонеркой, как и над таинством. Бывший командир корабля, благочестивый, но недалёкий деспот, до сих пор пребывал на мостике, вотканный в дальнюю переборку сетью грибков, выросших из его трупа. Переплетение опухолей пульсировало, хрипело и порой источало странные грёзы, так что, возможно, его носитель не совсем умер. Капитану нравилось думать, что он освободил своего предшественника, когда располосовал его, открыв щели для новых возможностей. Безжизненное тело испускало свет, омывая мостик лучами кислотных оттенков, от которых переливался насыщенный спорами воздух. Прекрасная картина, верный призрак милости Бога-Императора…

«Наш владыка щедр», — подумал Капитан, наслаждаясь пречистым смрадом. В его вере этот дурной запах играл роль благовоний, озеро — алтаря, а Спящий-под-Водами — святого духа.

— Как вверху, так и внизу, — прохрипел он, заплевав иллюминатор перед собой слизью с капельками крови.

Затем Капитан трепетно пронаблюдал за тем, как мерзкие брызги сливаются на стекле в очередной узор. Скверна рисовала карту этого мира, где отображались русла изменчивых судоходных путей и возможности, сплетаемые ими. Разумеется, читать схему мог только он, — вот почему его избрали. Именно его откровение сначала охватило всех членов экипажа, когда предыдущий командир отверг сакральность озера, а затем связало их в общем предательстве. Каждый из них вонзил клинок в сердце старого еретика и присягнул на верность новому порядку.

— Я всё исправлю! — поклялся Капитан вслух.

Исторгнув эти слова, он зашёлся в приступе кашля и изрыгнул на иллюминатор гнусь, образовавшую ещё невиданную конфигурацию. Следом он прищурился, заметив в слизи нечто неожиданное: синеватое пятнышко, которое быстро двигалось по спирали к центру карты. Возможно, это и есть тот знак, что являлся ему в видениях? Капитан с волнением и упоением следил за крупицей, опасаясь нарушить ход гадания, а затем содрогнулся, когда она завершила странствие.

«Наконец-то».

Он оторвал руки от штурвала. Хотя Капитан не выпускал рулевое колесо с самого начала своего бдения, и гниющие ладони прикипели к резиновым захватам, он почти не почувствовал боли освобождения. Избранный протянул к корабельному вокс-транслятору пальцы, с которых свисали лоскуты кожи.

— Всем мореходам занять посты, — передал он. — Наше таинство начинается. 

(Полифема - это имперская канонерка. В смысле обыденный плавующий корабль.)

II.

«Не надо недооценивать гуэ’ла, — однажды предостерегла его Джи’каара, когда шас’уи стал насмехаться над противником. — В их варварстве кроется не только слабость, но и великая сила».

Он посмотрел на баржу справа от себя, ища взглядом другого бойца-ветерана. Шас’уи Джи’каара, как и сам Тал’ханзо, стояла на носу своего длинного судна с открытым верхом. Линзы её шлема светились в мутной полутьме, а белые пластины брони покрывали струпья из плесени и налипшей листвы. В отличие от прочих воинов огня, которые смывали грязь каждую ночь, она позволяла мерзости накапливаться с начала и до конца любого задания. Это не нарушало работу доспеха, и шас’эль их кадра полагал, что она заслужила право охотиться так, как считает нужным, но Тал’ханзо думал иначе. По его мнению, Джи’каара воплощала собой духовную болезнь, поразившую Гармонию. Да, она отлично умела выживать, но ради чего? Её имя, означавшее «разбитое зеркало», указывало на кошмарный шрам поперёк лица, однако он подозревал, что рана затронула не только плоть и кость. Кроме того, Джи’каара обладала неприятной… связью с самой планетой.  

«На что ты смотришь, Разбитая? — спросил себя Тал’ханзо. — Чего ты ищешь?» 

Он перевёл взор на великаншу, что возвышалась над другой шас’уи. Ручная гуэ’веса никогда не отходила далеко своей хозяйки. Эту женщину сочли бы огромной уродиной даже особи её безвкусной расы: её черты словно бы сжались между выступающим лбом и квадратной челюстью. «О’гринны», так гуэ’ла называли подобных зверей. Судя по всему, они представляли собой редкую, но стабильную мутацию базового вида, продукт адаптации к мирам с большой силой тяжести.

«В этой породе воплощается истинная суть гуэ’ла», — рассудил Тал’ханзо.

Оптика шлема увеличила лицо существа, и носовые щели шас’уи расширились от отвращения. Женщина заплела длинные чёрные волосы в толстые свалявшиеся косы, вставив в них кости. Геометрически правильную снежинку, символ Гармонии Прихода Зимы, она вырезала у себя на лбу, словно какую-то племенную метку. Подобная практика, типичная для янычар-гуэ’веса, желающих показать лояльность своим благодетелям, в последнее время начала распространяться и среди воинов огня их кадра. На Фи’драа реки влияния текли в обе стороны, и, подобно судоходным путям планеты, могли завести в нездоровые края.

— Мы заплутали, шеф! — раздался крик за спиной шас’уи. Он обернулся, уже зная, кто именно подал голос.

Во втором ряду позади него сидел щуплый пленный с рыжими волосами — тот, что выглядел слабее прочих, пока ты не присматривался к его зелёным, широко расставленным глазам. Хотя Тал’ханзо по-прежнему с трудом разбирался в выражениях лиц гуэ’ла, — несмотря на то, что годами жил рядом с ними и даже овладел их языком, — он безупречно понимал, что скрыто в его взгляде. Острый, как клинок, он рассекал любые преграды культурных или видовых различий. В таких глазах отражался ум, не отвлекающийся ни на что. В доктринах Тау’ва данную особенность называли лхаат элеш — «резать взором». Ею обладал каждый представитель пятой касты, однако на Фи’драа она встречалась редко — возможно, из-за того, что здесь совсем не было эфирных, которые взращивали бы её. Лхаат элеш ярко пылала в уцелевшем глазе Джи’каары, но во взгляде самого Тал’ханзо она потускнела. Он давно уже чувствовал, как это пламя угасает вместе с его верой в успех войны.

— Ну заплутали, да? — не унимался военнопленный.

Его левый глаз обвивала спиральная линия цвета индиго, которая затем раскручивалась по щеке и, сужаясь, оканчивалась возле губ, проткнутых множеством колец. На шее у него висел какой-то талисман в форме канида с рыбьим хвостом, грубо вырезанный из коралла. Не самый традиционный амулет для имперца, и всё же в том или ином виде он встречался у многих пленных. Тал’ханзо предполагал, что это эмблема их полка или некое напоминание о родном мире.

— Мы не заблудились, гуэ’ла, — ответил он с напускной уверенностью.

Тал’ханзо не доверял старшему офицеру их конвоя, шас’вре Иболья. Она, пусть и не новичок на Фи’драа, всё ещё больше полагалась на технологию, чем на чутьё.

«Иначе нельзя», — рассудил Тал’ханзо, мысленно оценивая этот сброд. Пленные гуэ’ла приняли Высшее Благо не добровольно: когда кадр атаковал их прибрежную крепость, они дали отпор, пусть и без особого энтузиазма. Несмотря на милосердие Империи Т’ау, она всегда наказывала за сопротивление, даже самое ничтожное. Такую цель и преследовало их задание. Если основные силы кадра перебросили обратно на базу по воздуху, то военнопленным предстояло вынести изматывающее странствие по воде. Для операции выделили четыре баржи с сопровождением из бронетранспортёра «Рыба-дьявол» и пары лёгких скиммеров «Пиранья».  

— Нашего врага уже вытеснили из данной области, — сообщил шас’эль воинам огня, проводя инструктаж конвоя. — Я ожидаю минимальный уровень опасности, хотя ваше путешествие и будет долгим. Оно станет карой для этих дикарей. Что более важно, оно поможет адаптироваться на местности нашим новобранцам-шас’саал.

(Тут воспоминания Тал’ханзо)

Никто тогда не заговорил о том, что знали все: Фи’драа — не место для новичков, даже для самых многообещающих, а восемь бойцов, недавно влившихся в состав кадра, совсем не обнадёживали. Молодые шас’саал поражали многообразием изъянов, от чрезмерной агрессивности до робости, и казались почти непригодными к военному делу.

«Вот почему их отправили сюда, — предположил Тал’ханзо. — Тут они проживут так недолго, что не успеют опозорить свои септы». 

Шас’саал разместили по двое на каждой барже, где ими командовал один из воинов-ветеранов, которому помогала пара опытных янычаров-гуэ’веса. Тал’ханзо сомневался, что кто-нибудь из новобранцев продержится хотя бы год.

— Уроды! — заорал ещё кто-то из пленных, и шас’уи очнулся от раздумий. — Я слышал, они холостят всех, кто к ним записался. Не хотят, чтоб мы размножались, так-то!

Его заявление вызвало очередной хор недовольных возгласов.

— Шеф, ну ты чё, пустую лодку хочешь привезти? — поинтересовался Шарки. Он говорил тихо, однако его голос не заглушили шумные протесты.

«Не хочу», — мысленно признался Тал’ханзо. Шас’эль сочтёт такой результат неудачей.

— Позаботься о своих товарищах, — сказал он, отключив кандалы рыжего гуэ’ла низкочастотным импульсом из шлема. — Принеси ему целительный набор, — велел шас’уи, обращаясь уже к одному из янычар.

— Спасибо, шеф, — произнёс Шарки, потирая запястья.

— Если ты предашь моё доверие, то пострадаешь, — предупредил его Тал’ханзо.

— Услышал тебя. — Медике неуверенно выпрямился. — Не боись, из меня и так боец невеликий. Я скорее… — Он осёкся, глядя куда-то вдаль.

— В чём проблема, гуэ’ла? — спросил шас’уи.

— Я… Ничё. Ничё такого. — Шарки коснулся своего ожерелья, словно ища утешения у талисмана. — На копытах давно не стоял, и всё. — Он снова улыбнулся — или ухмыльнулся? — Лан, я делом займусь.

Другие военнопленные умолкли. Удовлетворённый этим, Тал’ханзо отвернулся. Что же, иногда Открытая Ладонь сильнее Сжатого Кулака.

— Такова жизнь, — пробормотал он.

Петер Фехервари. Алтарь из пастей.

Памятка Гвардейца №1

Адептус Иллюстратум с гордостью сообщает о начале выпуска серии специальных брошюр "Памятка Гвардейца" специально для доблестных защитников Империума! Наглядные иллюстрации и краткие, но полезные советы для всех молодых призывников Астра Милитарум!
Помните, вы всегда можете записаться в ряды защитников человечества в любом пункте призыва! Вы нужны Империуму!