Голие игри

143 выпуск из трёх частей

Казус белли и экономика Ока

Познавательный отрывок повествующий о Первом Черном Крестовом Походе Абаддона и о внутрихаоситской экономике.

Не стану приводить каждое слово, прозвучавшее в Эзекарионе на той встрече. Многое вам и без того известно, а остальное вы наверняка додумали.

Достаточно сказать, что мы говорили о нашептываниях варпа и том, как они давили на его разум. Говорили мы и о создании, вопящем в эфирных волнах – создании, именовавшем себя Драх`ниен. Существованию этой чудовищной и лживой сущности еще найдется место в предстоящем рассказе, но, по правде говоря, не это было сутью нашего собрания.

В первую очередь мы говорили о грядущей войне и причинах ее вести. Так бывало всегда, даже в Древнем Мире, когда человечество было приковано к поверхности Терры, а в битвах сражались при помощи копий и щитов, ездовых зверей и деревянных кораблей. Полководцы всегда учитывали понятие казус белли, повод объявить войну. Мы планировали не просто рейд с целью потревожить границы Империума. Это должно было стать громким кличем, созывающем союзников и предупреждающим врагов.

Это должно было стать объявлением Долгой Войны.

И здесь, мои тюремщики-инквизиторы, нам необходимо поговорить о масштабах.

Некоторые в Легионах, а также авторы тех немногих имперских текстов, существование которых разрешено, утверждают, будто весь поход был устроен лишь ради того, чтобы Абаддон смог заполучить свой меч. Это наглая ложь. Из открывающегося Ока предстояло хлынуть сотням тысяч легионеров, перед которыми шел бы вал из миллионов мутантов, людей и демонов. Большинство из них ничего тогда не знали о Драх`ниене, и большинство не знает и ныне. Они живут своей жизнью – жалкой и заторможенной, какой только и бывает подобное существование. Разумеется, у фальшивой монеты есть и обратная сторона. Есть те, кто верит, что мы хотели устремиться вперед и взять Терру при первом же порыве войны. Столь поразительное невежество – это чистейшее и оскорбительнейшее безумие.

Путь к Терре – это последовательность самых трудных и невозможных битв, какие только возможно представить. Войны выигрываются не одним сражением, а постепенно: кампания за кампанией, город за городом, флот за флотом, мир за миром. Даже если бы могли принести свой гнев на Терру одним ударом, какой с этого вышел бы прок? Остальной Империум остался бы непокоренным и обрушился бы на Терру, чтобы перерезать нам глотки, пока мы отмечали бы свой скоротечный триумф.

У Гора Луперкаля была половина сил Империума, но в своем заблуждении он все равно не смог захватить Тронный Мир. У нас есть лишь толика толики тех галактических воинств. Гор начинал – и проиграл – имея больше, чем мы когда-либо смогли бы собрать. Последствия восстания сотрясли Империум, но и нас тоже. И пока он силился оправиться в последующие тысячелетия, то же самое делали и мы.

При всем том, в чем легионы сильнее прежних нас – наличие демонических машин, союзников-нерожденных и мириада даров наших злобных Богов – есть вдвое больше того, в чем мы слабее. Больше нет линий снабжения, из-за чего орудиям не хватает боеприпасов, а на наших боевых кораблях хранится меньше запасов энергии и ресурсов. Мало какие группировки в силах присвоить себе технику с крейсера Механикума или мир-кузницу внутри Ока, а способные на такое должны постоянно сражаться, что защитить это от соперников. В варпе рабы умирают или сходят с ума так же легко, как дышат. Ветры варпа рассеивают целые флотилии, поскольку пространство Ока куда менее стабильно, чем материальный мир. Корабли гибнут от жажды, лишившись топлива и оставшись обездвиженными в темной пустоте, где оказываются забыты или поглощены, став частью макроагломерации космического скитальца.

Группировки бьются между собой за амуницию, территорию, трофеи, даже за чистую воду. Чемпионы, возвысившиеся на замену своим повелителям-военачальникам, ведут поединки или скатываются до предательства, чтобы подняться выше своего предыдущего положения. В Оке нет настоящего земледелия, миры-житницы не дают припасов для жизненных нужд. Целые планеты и флоты выживают на плоти и костях непогребенных мертвецов, порченых варпом кореньях чужеродных растений или же жирных телах поголовья мутантов. Командиры и вожаки группировок, даже происходящие из одного легиона, ведут друг с другом войну из гордыни или ради власти, или же чтобы заслужить столь мимолетную милость и опасное благословение непредсказуемых Богов.Хуже всего то, что набор новобранцев является для Девяти легионов дьявольски сложным делом. У нас нет никаких надежных ресурсов, с помощью которых мы раньше восполняли свою численность и сохраняли генетический род. Я даже примерно не могу подсчитать количество легионеров-«полукровок», появившихся на свет после Ереси и сотворенных из геносемени, которое награбили у орденов Космического десанта, верных Золотому Трону.

И все это перед долгим и сложным путешествием с целью вырваться из хватки Ока, которое, как я уже подчеркивал, является как нашим убежищем, так и тюрьмой и карой за неудачу. Именно на границах Ока шторм бушует сильнее всего. Эти волны пожинают урожай, разрывая на части корабли, пытающиеся выйти наружу. Думаете, мы не пытались? Нет более быстрого способа лишиться звездолетов, чем бросить их к краю Великого Ока.

Возможно, излагая все эти истины, я рисую неприятную картину. Мы настолько сильнее, чем были, но и настолько слабее. Наше стремление к цели столь пылко и чисто, но нас отягощают обнищание, вероломство и отчаяние.

Я не стану лгать даже здесь, поскольку от обмана не будет проку. В истории Черного Легиона есть своя доля позора и горечи наравне с триумфами, за которые мы цепляемся с такой гордостью. Некоторые из имперских ученых не могут представить, почему мы до сих пор не одержали победу. Другие не видят в нашем будущем ничего, кроме поражения. Явной правды нет. Все это дым и зеркала, иллюзия и морок.

Источник: Аарон Дембски-Боуден. Черный Легион.

Мортарион проти Хана

Взято у Аrt of War

Он должен был быть мертв. Это должно было закончиться давным-давно, Джагатай остался бы лишь кровавым пятном разорванной кожи и фрагментами доспехов на полу. И все же, невероятно, он всё ещё был жив, всё ещё сопротивлялся. Должно быть, обе его руки были сломаны, сросшаяся грудная клетка раскололась, меч был зазубрен и затуплен, и все же он продолжал сопротивляться.
Наблюдать за этим приносило практически физическую боль . Примарх Пятого снова на коленях после того, как его швырнули через половину посадочной площадки, изо всех сил пытаясь подняться. Кровь, вытекающая из каждой прорехи в броне, была такой обильной, что невольно задаешься вопросом, сколько ещё её могло остаться внутри него. Целые части его пластины из слоновой кости свободно болтались на похожих на сухожилия ремнях, хлопая, пока он шатался.
И несмотря на всё это, он продолжал говорить. Поток мелких насмешек и пренебрежения не прекращался. Даже когда Мортарион обрушил на его помятый шлем град ударов, впечатал его глубоко в разбитый рокрит, колкости продолжали слетать с губ Джагатая, иногда едкие, иногда жестокие, иногда просто детские.
— Просто сними эту чёртову маску. Я хочу видеть твое выражение лица, когда я убью тебя.
— Твоя вонь хуже, чем на Улланоре. А тогда она была просто невыносимой.
И тот, что ранило сильнее всего, при всей своей очевидности.
— Я должен был сразиться с Магистром Легиона. Я должен был сразиться с Тифоном.
Это было по-детски. Это было ниже их обоих. К тому времени Мортарион забыл про гнев и излучал своего рода презрительную усталость. Впереди его ждали более великие свершения. Эта мелкая драка не должна была иметь значения. Всё должно было закончиться давным-давно. Энергия по-прежнему пульсировала в его организме, словно сырой прометий, варп по-прежнему оживлял каждое его движение, его армии по-прежнему удерживали свои позиции против неуверенной атаки Белых Шрамов, но теперь это бесило его, сводящая с ума преграда на дороге, которую просто невозможно было убрать.
Поэтому он вернулся в бой — два больших шага, чтобы набрать момент, а затем действительно жестокий удар наотмашь Тишиной, который сорвал шлем Джагатая с его головы и заставил его тело взметнуться вверх. Хан снова рухнул на палубу, распластавшись на спине, каким-то образом удерживая свой хрупкий клинок, даже когда Мортарион навис над ним, ударив древком косы в незащищенный живот врага. Джагатаю удалось увернуться в последний момент, но Мортарион нанёс ему сильный удар ногой по лицу, сломав нос и скулу.
Полуслепой и контуженный, Джагатай взмахнул своим клинком, зацепив Тишину и вырвав её из хватки Мортариона. Выпустив древко из рук, Мортарион резко рухнул вниз, яростно молотя бронированными перчатками, нанося удары по горлу Хана, по его груди, по его изуродованному лицу. Сжатые кулаки летели один за другим, едва сдерживаемые руками Джагатая, разрывая остатки этого прекрасного лакированного керамита и заливая их обоих новыми сгустками горячей крови.
Хан ни на секунду не переставал сопротивляться, но теперь это превратилось в по-настоящему жалкое зрелище. Он поймал один из кулаков Мортариона, но другой вонзился ему глубоко в живот, разорвав что-то внутри. Джагатай попытался подняться, но Мортарион пренебрежительно швырнул его вниз, сломав ему позвоночник. К тому времени они оба ревели, Мортарион от неудовлетворённой ярости, Хан от агонии. Вот до чего они дошли – драться на заброшенном космопорте, словно бадиты с мира-улья, избивая и терзая тело перед собой, пытаясь разорвать его на части голыми руками.
Отпрыски Императора, повелители галактики.
Тяжело дыша, чувствуя, что его сердце вот-вот разорвётся, Мортарион наконец прекратил шквал ударов. Первая боль от изнеможения пробежала по его рукам, его зрение немного поплыло. В конце концов, в нём всё ещё было что-то смертное, что-то, что могло познать усталость. Он болезненно встал.
Джагатай ещё дышал. Каким-то образом среди болота запекшейся крови, которое когда-то было гордым ликом, воздух всё ещё всасывался, слабо пузырясь среди плавающих осколков костей.
Мортарион заковылял к своей косе, снова поднимая её, готовясь положить конец гротескному зрелищу.
— Я думал, ты будешь танцевать, — снова сказал он, искренне озадаченный. — Ты просто… принял всё. Ты потерял рассудок?
Джагатай начал кашлять, посылая новые кровавые струи на развороченную землю. Его разбитая перчатка все еще сжимала рукоять клинка, но рука, должно быть, была сломана во многих местах. Мгновения спустя, пока он плёлся назад, Мортарион понял, что звук был горьким смехом.
— Я… впитал, — прохрипел Джагатай, — эту… боль.
Мортарион остановился.
— Что ты имеешь в виду?
— Я… знаю, — сказал Джагатай, его голос звучал невнятно.
— Терминус Эст. Ты… сдался. Я… нет.
И тут он усмехнулся — его разбитые губы, ободранные щеки, его единственный видящий глаз скривились в искреннем, злобном удовольствии.
—Моя выносливость… превосходит твою.
Так вот во что они все верили. Не в то, что он сделал то, что должен был. Не в то, что он пожертвовал всем, чтобы сделать свой Легион непобедимым, даже страдая от позора использования Каласа в качестве инструмента, даже обрекая себя на постоянную душевную муку демонизма, чтобы никто, даже его отец, не смог отменить это изменение.
Они верили в то, что он был слаб.

Ярость Мортариона хлынула наружу. Он поднял Тишину двумя руками, направив острие на смеющегося Хана, больше не думая ни о чем, кроме того, как коса пронзает грудь противника. И поэтому он не заметил, как Хан жал рукоять меча, мерцание белой стали, стремительный толчок от палубы и взмах мастерского клинка. Белый Тигр вонзился глубоко под единственный сегмент брони Мортариона, который Хану удалось выбить, посылая вспышку боли прямо в его напряженный торс.
Тишина не попал в цель, когда Мортарион вздрогнул от удара меча. Мортарион отшатнулся, из глубокой раны сочилась кровь. И тут, к его удивлению, Хан снова поднялся на ноги, всё ещё истекающий кровью, всё ещё израненный, но уже приближающийся к нему. Мортарион, внезапно усомнившись даже в показаниях своих чувств, пошатнулся, снова вступив в контакт, делая то же, что и раньше, — бросаясь прямо на врага, доверившись своей колоссальной силе, — и только тогда осознал, насколько он был истощён тем, что произошло раньше.
И тогда – тогда – Хан начал танцевать. Никакой красоты в этом не было, её у него отняли, но всё с той же неземной плавностью, с этой завораживающей силой, кажущейся застывшей на одном месте, навлекающей на себя удар, только для того, чтобы оказаться в ширине ладони от тебя, ровно настолько, чтобы пробить твою защиту и отрезать кусок от тебя. Он всё ещё мог это сделать. У него ещё что-то осталось.
— Когда мы проделываем это с нашими кораблями, — прорычал Хан, уже не смеясь, а теперь смертельно серьёзно, — мы называем это зао. Долото.
Мортарион неуклюже взмахнул косой и промахнулся. Клинок дао снова ударил его, оставив глубокую рану на вытянутой руке.
Изменение было завораживающим. Хан всё ещё был на грани смерти, всего в одном хорошем ударе от уничтожения, но он снова двигался, всё быстрее и быстрее, поскольку физиология примарха делала то, для чего была предназначена: поддерживать его жизнь, поддерживать его клинок в рабочем состоянии, поддерживать его в бою.
Мортарион зарычал, снова замахиваясь косой, чувствуя, как кричат его усталые мышцы, хотя его разум содрогнулся от осознания всего происходящего. Он должен был предвидетьэто. Ему не следовало вестись на эти подколы.
Их клинки снова столкнулись, зарычав во взрыве смешанных детонаций варпа, и они оба пошатнулись от удара, едва удерживаясь на ногах.
Он получил повреждение. Это ранило его.
И Хан оправился быстрее, его сломанные лодыжки каким-то образом пронесли его по развороченной земле быстрее, чем Мортарион успел среагировать. Когда дао снова лязгнул о косу, брызнула кровь, но это была уже не только кровь Джагатая.
Мортарион развернулся на пятках и отбросил Хана. Примарх упал, но он снова встал, шатаясь от катастрофических травм, словно пьяный, на опустошённом лице застыло мучительное выражение, но он всё ещё боролся с ужасающими повреждениями. Словно какой-то злобный дух оживлял его сейчас, подталкивая его истерзанное тело вперёд, пока оно не достигло необходимого искупления.
Меч вращался быстрее, расплываясь в двоящемся взоре Мортариона, и его было трудно остановить. Двое из них обменялись сокрушительными ударами, срывая куски бесценной боевой брони, разбивая фиалы, разрывая кабели и цепи. Их плащи были разорваны в клочья, их убранство уничтожено, их обнаженные тела выставлены напоказ в пятнах крови, полотнах содранных мышц, их притязания отброшены назад к изначальной истине — что они были диким оружием, пронумерованными клинками невольного бога.
Мортарион всё ещё был больше. Он по-прежнему был сильнее, чем больше черпал сверхъестественных даров, но теперь всё, что он чувствовал, было сомнением, сотрясаемым безжалостной яростью человека, который никогда не был чем-то большим, чем легкомысленным, самоуверенным и ненадёжным. Всё, что Мортарион мог сейчас видеть, это тот, кто хотел убить его — кто сделал бы что угодно, пожертвовал бы чем угодно, сражался бы с собой до предела своих физических возможностей, уничтожил бы своё тело, своё сердце, свою душу, просто ради удовлетворения своих клятв, которые он дал в пустоте.
— Если ты знаешь, что я сделал, — закричал Мортарион, продолжая сражаться сквозь этот холодный туман нерешительности, — тогда ты знаешь правду, брат — я больше не могу умереть.
И тут словно был дан сигнал. Окровавленная голова Хана поднялась, остатки его длинных волос свисали спутанными локонами.
— О, я знаю это, — пробормотал он с самым полнейшим презрением, которое когда-либо проявлял. — Но я могу.
Затем он бросился вперёд. Его сломанные ноги всё ещё несли его вперёд, его сломанные руки всё ещё держали его клинок, его наполненные кровью лёгкие и продырявленное сердце всё ещё давали ему достаточно силы, и он подошёл ближе.
Если бы он был в лучшей форме, то этот ход было бы трудно отразить, но он уже был немногим больше, чем трупом, сшитым силой воли, и поэтому Тишина поменяла положение, поддев Хана под лишённое брони плечо, и пронзая его.
Но это не остановило Хана. Парирование было замечено, запланировано, и поэтому он просто продолжал наступать, протащив себя по всей длине лезвия, пока коса не выступила из его разорванной спины, а Белый Тигр плотно прижался к шее Мортариона. На мгновение их лица столкнулись — теперь оба трупы, обескровленные, лишённые жизни, существующие только как маски чистой мести. Всё их величие было сорвано, разбросано по утилитарному рокриту, остались только желание, насилие, грубая механика презрения.
Это заняло всего долю секунды. Глаза Мортариона расширились, когда он понял, что не сможет вовремя отшвырнуть брата. Глаза Хана прищурились.
— И в этом разница, — выплюнул Джагатай.
Он полоснул своим дао, аккуратно перерезав шею Мортариону во взрыве чёрной желчи, прежде чем рухнуть в варп-взрыв, который ненадолго превратил посадочную площадку в самый яркий объект на планете после измученной души самого Императора.