humor mechanicus

Adeptus Mechanicus

Альфа паукан

[Warhammer Horror - The Bookeeper's Skull]

《Я увидел скованные позы моих самых заветных игрушек, лежащих в тени. У них были деревянные руки, ноги и головы, униформа из вышитой ткани, тела из меха и плоти. Время и игра погубили большинство из них. На меня смотрели пустые глазницы и черные стеклянные оптики. Из изношенных торсов торчали клочья начинки. Только один из них пошевелился: Гэмбол, мой клоун. Он выделялся своими рыжими волосами, белой кожей, голубыми бриллиантами, пришитыми над глазами, и широкой красной улыбкой, вытатуированной на лице. Он раскачивался взад и вперед на зашитых бедрах, колокольчики на его униформе арлекина мягко звенели, пока он чесал медную пробку плоти за ухом. Голос у него был мальчишеский, несмотря на взрослый размер.

— Рудди, идти?

— Рудди, идти, — сказал я на нашем детском пиджине.

Он демонстративно фыркнул, и слеза скатилась по его рябой щеке.

— С кем Гэмбол играть? — Он сделал преувеличенно грустное лицо и начал театрально рыдать. — Гэмбол грустный.

Я мог это видеть. Когда я был юн, я считал его своим самым близким другом. Теперь, меня не трогали эти дешевые проявления фальшивых эмоций. На самом деле, когда-то он был каким-то преступником или еретиком, который был превращен в игрушку богатого ребенка: его ноги ампутированы, мозг взломан, а его нервные пути порабощены простым спектром эмоций. Подрастая, я время от времени задавался вопросом, какое преступление он совершил, чтобы заслужить такое наказание, и не скрывается ли что-то еще под его нейронными схемами. Была ли в его налитых кровью глазах злоба?

Гэмбол снова почесал за ухом. Его пальцы были в крови.

— Зудит, — сказал он, но пробки на его теле всегда гноились.

— Гэмбол не должен чесаться, — сказал я ему.

— Зудит, — сказал он снова, и свежая кровь покрыла его ногти красной глазурью. Он держал их, чтобы я мог видеть.

Я не знал, что он хотел, чтобы я сделал по этому поводу.

— Боль — это признак жизни, — сказал я ему.

[...]

— Я вернусь, — солгал я.

Гамбол вытер руку о свою расквартированную ливрею. Внезапно он стал ярким и веселым. — Вернуться? Подожди, подожди! Когда ты вернуться?

— Я не знаю.

— Сегодня?

— Нет.

— Завтра?

— Нет.

Он вздрогнул от моего тона и открыл рот в преувеличенном вопле, его голубые бриллиантовые глаза выдавили еще один поток слез по его лицу. Мне следовало застрелить его тут же, чтобы избавить его от притворных страданий. Но я спешил... Меня вызвали.

— Гамбол грустный! — позвал он, когда я повернулся к нему спиной. Это были его последние слова мне. Я не стал отвечать, а закрыл дверь, и щелчок замка прочно запечатал мое детство в прошлом.》