Рядом стоящий за камнем десантник словно является отождествление бурчащего недовольства по поводу того, что капитан-долбаеб встал под открытый огонь и целиться из болтера как из рогаткой в окно.
А капитан... А его шлем выражает абсолютный пох... флегматизм, то есть.
День и ночь на борту корабля были произвольными вещами. Выключи свет, и наступит ночь. Щёлкни выключателем снова - и вот он день. Власть, подобная этой, когда-то была областью богов.
Робаут Жиллиман сидел один в выбранной им ночи. Скрипториум был пуст. Жизнь на корабле продолжалась за закрытыми дверьми, но внутри, в тишине Жиллиман мог убедить себя, что ненадолго остался один, и что звёзды сияют лишь для него.
Он сидел за своим столом. Немногое изменилось с того момента, когда ему выпали несколько минут посидеть и подумать. Потоки данных продолжали бесконечно бежать по экранам, но там, где он обычно прочитывал бы их, пока работал, и действовал бы по самым неотложным вопросам, откладывая всё, чем он занимался, в этот раз примарх не обращал на них внимания. Строчки информации рождались в зелёном тексте, опускались по экрану и гибли на дне, так и не увиденные им.
Все мысли Жиллимана были направлены на стазисную ячейку, отданную ему Яссилли Сулиманией, и книгу, содержащуюся в ней. Сейчас контейнер был закрыт, просто деревянная шкатулка, украшенная простым рисунком на крышке. Но она доминировала на столе. Она напоминала ему ящик с бедствиями из древней легенды, которую никто из ныне живущих не помнил.
Он размышлял, стоит ли открыть её и прочитать книгу внутри.
-Никакой надежды внутри не будет,-предупредил он самого себя.
Жиллиман никогда не читал книгу, хранящуюся в коробке. Он отказался в то время, когда она была опубликована. Не приняв такого решения по отношению к любой другой книге, он сделал публичное заявление, игнорируя её. Тогда в Эру просвещения Жиллиман всегда считал себя одним из самых рассудительных примархов. Он был человеком знания, рационализм был его первым и последним утешением, и всё же он демонстративно осудил этот труд. Почему? Он сделал это для того, чтобы угодить Императору, как делал всё в то время, но это была не единственная причина. Ему следовало составить собственное мнение. Ему следовало ознакомиться с аргументами и обращаться к ним, а не отметать их. Кредо Имперской истины, которого он так сильно придерживался, было простым кредо. Оно не было безупречным, и по большей части основывалось на лжи.
Его отказ был рассчитанным оскорблением. Лоргар и он никогда не виделись с глазу на глаз. Жиллиман был рационалистом, Лоргар же искал метафизические истины. Вера была способом его мышления, и Жиллиман презирал это. Способ ведения войны Несущими слово раздражал его. Как мелочно. Он знал, что так прямо отвергнув верования брата, он ускорил конец всего, во что верил Император.
"Предположительно верил"-поправил себя Жиллиман. Ему так и не удалось поговорить с Императором об истине. Война помешала этому, и когда война закончилась, Император стал недоступен для общения. Лишь в тот раз, когда он вернулся на Терру, Жиллиман предстал перед Ним и получил от своего создателя нечто большее, чем просто молчание.
Он мысленно вернулся к той встрече, как он часто это делал, всё ещё не в силах связать то, что по его мнению он видел с тем, что было возможно.
"Возможно"-подумал он,-"я не читал её, потому что боялся, что Лоргар был прав".
"Откуда мне знать, если я не читал её?". Ему было плевать на то, что он обидел Лоргара, его беспокоило то, что он отрёкся от собственной интеллектуальной строгости. Он был таким же фанатиком, как и Лоргар, в своём роде.
"Теоретически: я должен разобраться с этим. Практически: я должен прочесть её".
Жиллиман откинул крышку коробки. Книга была тонкой и покоилась в неглубоком отделении, залитом неподвижным светом стазис-поля. Она была такой старой, почти такой же старой, как он сам. Вместе они были реликвиями другой эпохи, вещи, потерявшиеся во времени.
По внешнему виду в книге не было ничего, что указывало бы на силу, которой она обладала. Но она была могущественной и настолько разрушительной, что сам Жиллиман запретил его после предательства Хоруса. Каждую копию, которую можно было найти, сжигали, её слова были признаны осквернёнными ложью предателя. Она была стёрта из истории, вычеркнута из записей. Люди погибали, чтобы защитить её. Верующие назвали их мучениками, но Имперский культ был небольшим и смешным, и он проигнорировал его. К тому времени ущерб уже был нанесён. Мысль вырвалась на свободу, меметический вирус распространялся от разума к разуму. Лекарства не было. Написанное в этой книге, мысли и убеждения архи-предателя, были основой Императорского Культа.
Он размышлял, знали ли об этом высшие жрецы Экклезиархии.
Зачастую книга была плохо напечатана, вышедшая из-под подпольного станка самиздата. Этот экземпляр был качественным, собственность богатого мужчины или женщины. Это могло бы объяснить, почему она выжила. Одинокое название красовалось на обложке шелушащимся золотым письмом, отпечатанным в светло-коричневой коже. Автор не был указан. Кожные масла владельца испачкали нижний правый угол обложки. Единственный след человека, умершего десять тысяч лет назад; книгу читали множество раз. Жиллиман задумался, что это был за человек. Это было бесплодным упражнением, которое дало бесконечность теоретических возможностей без каких-либо конкретных практических действий. Пустая трата времени. Он отбросил эту мысль.
Имперский готик изменился с тех пор, как книга была написана. Даже высшая, самая закостенелая форма была вытащена за рамки волнами изменений. Текст в книге был одним из древнейших. Чтение принесло внезапный наплыв воспоминаний. Они усилили чувство смещения Жиллимана, и он почти отказался от идеи в пользу уничтожения книги и коробки.
Он этого не сделал. Его палец нажал скрытую кнопку, выключая стазис-поле. Он некоторое время смотрел на книгу.
Он взял её. Кожа была сухой и шелушилась. Бумага пахла так, как пахнет старая бумага: затхлая острота, запах скрытой мудрости и умирающих воспоминаний.
Через десять тысяч лет после того, как Лоргар Аврелиан коснулся пером бумаги, чтобы создать этот трактат, Жиллиман начал его читать.
"Возрадуйтесь, ибо я принёс благие вести.
Бог среди нас".
Так гласили первые две строчки Лектицио Дивинитатус.
И вообще -- во всем виноват Варп.
Рядом стоящий за камнем десантник словно является отождествление бурчащего недовольства по поводу того, что капитан-долбаеб встал под открытый огонь и целиться из болтера как из рогаткой в окно.
А капитан... А его шлем выражает абсолютный пох... флегматизм, то есть.
Робаут Жиллиман сидел один в выбранной им ночи. Скрипториум был пуст. Жизнь на корабле продолжалась за закрытыми дверьми, но внутри, в тишине Жиллиман мог убедить себя, что ненадолго остался один, и что звёзды сияют лишь для него.
Он сидел за своим столом. Немногое изменилось с того момента, когда ему выпали несколько минут посидеть и подумать. Потоки данных продолжали бесконечно бежать по экранам, но там, где он обычно прочитывал бы их, пока работал, и действовал бы по самым неотложным вопросам, откладывая всё, чем он занимался, в этот раз примарх не обращал на них внимания. Строчки информации рождались в зелёном тексте, опускались по экрану и гибли на дне, так и не увиденные им.
Все мысли Жиллимана были направлены на стазисную ячейку, отданную ему Яссилли Сулиманией, и книгу, содержащуюся в ней. Сейчас контейнер был закрыт, просто деревянная шкатулка, украшенная простым рисунком на крышке. Но она доминировала на столе. Она напоминала ему ящик с бедствиями из древней легенды, которую никто из ныне живущих не помнил.
Он размышлял, стоит ли открыть её и прочитать книгу внутри.
-Никакой надежды внутри не будет,-предупредил он самого себя.
Жиллиман никогда не читал книгу, хранящуюся в коробке. Он отказался в то время, когда она была опубликована. Не приняв такого решения по отношению к любой другой книге, он сделал публичное заявление, игнорируя её. Тогда в Эру просвещения Жиллиман всегда считал себя одним из самых рассудительных примархов. Он был человеком знания, рационализм был его первым и последним утешением, и всё же он демонстративно осудил этот труд. Почему? Он сделал это для того, чтобы угодить Императору, как делал всё в то время, но это была не единственная причина. Ему следовало составить собственное мнение. Ему следовало ознакомиться с аргументами и обращаться к ним, а не отметать их. Кредо Имперской истины, которого он так сильно придерживался, было простым кредо. Оно не было безупречным, и по большей части основывалось на лжи.
Его отказ был рассчитанным оскорблением. Лоргар и он никогда не виделись с глазу на глаз. Жиллиман был рационалистом, Лоргар же искал метафизические истины. Вера была способом его мышления, и Жиллиман презирал это. Способ ведения войны Несущими слово раздражал его. Как мелочно. Он знал, что так прямо отвергнув верования брата, он ускорил конец всего, во что верил Император.
"Предположительно верил"-поправил себя Жиллиман. Ему так и не удалось поговорить с Императором об истине. Война помешала этому, и когда война закончилась, Император стал недоступен для общения. Лишь в тот раз, когда он вернулся на Терру, Жиллиман предстал перед Ним и получил от своего создателя нечто большее, чем просто молчание.
Он мысленно вернулся к той встрече, как он часто это делал, всё ещё не в силах связать то, что по его мнению он видел с тем, что было возможно.
"Возможно"-подумал он,-"я не читал её, потому что боялся, что Лоргар был прав".
"Откуда мне знать, если я не читал её?". Ему было плевать на то, что он обидел Лоргара, его беспокоило то, что он отрёкся от собственной интеллектуальной строгости. Он был таким же фанатиком, как и Лоргар, в своём роде.
"Теоретически: я должен разобраться с этим. Практически: я должен прочесть её".
Жиллиман откинул крышку коробки. Книга была тонкой и покоилась в неглубоком отделении, залитом неподвижным светом стазис-поля. Она была такой старой, почти такой же старой, как он сам. Вместе они были реликвиями другой эпохи, вещи, потерявшиеся во времени.
По внешнему виду в книге не было ничего, что указывало бы на силу, которой она обладала. Но она была могущественной и настолько разрушительной, что сам Жиллиман запретил его после предательства Хоруса. Каждую копию, которую можно было найти, сжигали, её слова были признаны осквернёнными ложью предателя. Она была стёрта из истории, вычеркнута из записей. Люди погибали, чтобы защитить её. Верующие назвали их мучениками, но Имперский культ был небольшим и смешным, и он проигнорировал его. К тому времени ущерб уже был нанесён. Мысль вырвалась на свободу, меметический вирус распространялся от разума к разуму. Лекарства не было. Написанное в этой книге, мысли и убеждения архи-предателя, были основой Императорского Культа.
Он размышлял, знали ли об этом высшие жрецы Экклезиархии.
Зачастую книга была плохо напечатана, вышедшая из-под подпольного станка самиздата. Этот экземпляр был качественным, собственность богатого мужчины или женщины. Это могло бы объяснить, почему она выжила. Одинокое название красовалось на обложке шелушащимся золотым письмом, отпечатанным в светло-коричневой коже. Автор не был указан. Кожные масла владельца испачкали нижний правый угол обложки. Единственный след человека, умершего десять тысяч лет назад; книгу читали множество раз. Жиллиман задумался, что это был за человек. Это было бесплодным упражнением, которое дало бесконечность теоретических возможностей без каких-либо конкретных практических действий. Пустая трата времени. Он отбросил эту мысль.
Имперский готик изменился с тех пор, как книга была написана. Даже высшая, самая закостенелая форма была вытащена за рамки волнами изменений. Текст в книге был одним из древнейших. Чтение принесло внезапный наплыв воспоминаний. Они усилили чувство смещения Жиллимана, и он почти отказался от идеи в пользу уничтожения книги и коробки.
Он этого не сделал. Его палец нажал скрытую кнопку, выключая стазис-поле. Он некоторое время смотрел на книгу.
Он взял её. Кожа была сухой и шелушилась. Бумага пахла так, как пахнет старая бумага: затхлая острота, запах скрытой мудрости и умирающих воспоминаний.
Через десять тысяч лет после того, как Лоргар Аврелиан коснулся пером бумаги, чтобы создать этот трактат, Жиллиман начал его читать.
"Возрадуйтесь, ибо я принёс благие вести.
Бог среди нас".
Так гласили первые две строчки Лектицио Дивинитатус.