Кёрз окончательно потерял крышу и теперь ищет её в тёмной комнате, лепит скульптуру из подручного материала, считай тушек, страдает на тему, что он творил херню, т.к. это было предрешено, но подсознательно понимая, что он псих и сам виноват.
Комната была большой. В стене находилось единственное высокое окно, которое не пропускало свет звёзд. Воздух Тсагуальсы был разреженным, солнце слабым, и недостаточное количество света достигало поверхности планеты, чтобы большинство глаз видело в темноте, но Кёрз находил звёздный свет невыносимо ярким, и панели окна представляли собой полуночный коллаж, затонированный, чтобы блокировать свет. Что изображал тёмный узор, не знал даже он. Это и к лучшему, потому что изображение было одним из самых ужасных - из тех, которые, увиденные однажды, вечно будут являться в предрассветные часы и высекать безумие из камня даже самых стойких умов.
Для смертного комната предстала бы ужасным подземельем, провонявшим смертью. Ничего не видя, этот человек всё равно почувствовал бы Кёрза, как тьму во тьме.
В комнате были смертные. Они больше не испытывали страха.
Стены были мешаниной камня и костей, вырванных из тысячи кричащих жертв. Пол был сделан из чёрного железа и выложен острыми рёбрами, покрытыми замёрзшей кровью. Руки, ноги, тела, головы, мозги, сердца, кишки и экскременты двух десятков выпотрошенных смертных были разбросаны повсюду, в некоторых местах они были свалены в кучи без разбора - сырьё для скульптуры Кёрза. Ещё больше тел свисало с крюков, прибитых к стенам, остатки лиц застыли в предсмертной агонии.
Небольшой участок был нетронут: пространство вокруг железной кафедры, выполненной в форме распростёртых крыльев летучей мыши, на которой покоилась тяжёлая книга, заключённая в человеческую кожу.
-Что же делать, что же делать?
Кёрз постучал чёрным ногтем по подбородку, вздохнул и вернулся к работе. В течение часа он резал, рвал и шил, разжёвывая плоть до размягчения, когда это было необходимо, прежде чем приделать сырые куски на место. Он говорил время от времени, поднимая материалы с пола. Каждое мягкое шипение - нострамский язык был богат ими - разносилось над камнями и костями, тихое и ядовитое как змеи. Каждый чавкающий звук резко раздавался в воздухе, когда он отрывал плоть от гор частей трупов. Он хрипел. Это была пещера хищника, полная звуков хищника. Логово больного льва, находящегося на пороге смерти, но от этого ещё более опасного.
В башенке замка, располагавшейся так высокого над пустынными равнинами, что раскачивалась на постоянном ветру, работал скульптор. Он напевал мелодию, которую смогли бы узнать немногие из живущих, бессмысленная песенка торговца с мира, разрушенного десятилетия назад.
Скульптор остановился, отошёл, чтобы оценить свой труд, и остался недоволен.
Скульптура неверно передавала черты. Да, она неподвижно сидела на троне, руки мёртвой хваткой вцепились в подлокотники, прямо как у человека, которого изображала скульптура. Статуя была из человеческих тканей, плоть, из которой она состояла, была взята у живых людей и применена скульптором в качестве глины. Многие часы работы вылились в произведение искусства, неспешное и точное, несмотря на то, что его создателю осталось жить несколько часов.
И всё же скульптура была неправильной.
Скульптор был единственным живым обитателем помещения. Тьма была столь абсолютной, что для всего, кроме теплового и сверхъестественного зрения она была непроницаемой. Скульптор в какой-то степени обладал и тем и другим. Никто кроме него не был способен видеть в этой комнате.
Он был живым богом, взращённым на мире вечных сумерек, один из двадцати удивительных сыновей, созданных человеком, который превосходил их всех, и который сам был своего рода скульптором.
Его звали Конрад Кёрз, и несмотря на то, что он обладал множеством даров, которыми наделил его отец, здравомыслие не входило в их число.
-Нет, нет, нет, - произнёс он. Для его зрения дыхание казалось сияющим облаком в холодном воздухе. В моменты ясности Кёрз вспоминал, как это было странно. На мёртвом Нострамо часто было душно. Он скучал по его темноте, но никогда по теплу. Он был обнажён, за исключением потёртого короткого плаща из чёрных перьев, но он не чувствовал холода.
-Так не пойдёт,- бледные руки, скользкие от крови, оторвали лицо скульптуры. Оно ей не принадлежало, поэтому с лёгкостью отошло, аккуратные швы, удерживавшие его на месте, разорвались без особых усилий со стороны Кёрза. Выброшенное лицо шлёпнулось на пол, где начало замерзать.
Человек, который был ядром скульптуры из плоти, был ещё жив, когда примарх начал свою работу, прибитый и привинченный к месту, чтобы подвергнуться вивисекции. Его вопли оживляли атмосферу, пока он не помер, что было эгоистично с его стороны. Большая часть этого бедолаги была заменена: его руки удлинились за счёт новых суставов, четыре разных ноги покоились на месте изначальных двух, его тело было разделено и соединено со вторым хребтом, его голова стала скопищем четырёх сломанных черепов, и тишина заменила ему голос.
Кёрз снова встал. Босые ноги ступали по холодному полу, что не доставляло ему никакого дискомфорта. Он опустил подбородок на окровавленную руку и окинул критическим взглядом свою работу.
-Я не могу запечатлеть лицо, - с сожалением произнёс он.
Он помнил его достаточно чётко. Он был примархом, и даже будучи таким ущербным, он ничего не забывал. Но когда он пытался запечатлеть лицо, которое всплывало у него в голове, оно утекало от него словно кровь в канаву. Расстроенный он ходил взад и вперёд, останавливаясь, чтобы посмотреть на скульптуру под разными углами.
Кёрз был раковой опухолью, существом анархии. Мир падали оставался неизменным, пока был необитаем. На Тсагуальсу Повелители ночи принесли убогий хаос Нострамо.
Крепость VIII Легиона, возведённая для их повелителя, была единственным населённым аванпостом. Огромный замок из чёрного камня был украшен останками их жертв, с виду он был очень мрачным, однако его более тошнотворные проявления пыточного ремесла были завораживающими в своём ужасном роде. Десятки тысяч воинов требовали сотен тысяч рабов, которые выковывали жестокие сообщества под носом у своих господ. Легион существовал в состоянии сдержанной анархии. Дисциплина испарялась из-за войны и безразличия, пока наконец, спустя лишь несколько десятилетий после неудачной попытки Воителя узурпировать трон Императора, они не стали братством лишь номинально, удерживаемые вместе лишь общей кровью, и эта последняя связь быстро растворялась в кислоте безумия их отца.
На неблагодарной высушенной Тсагуальсе Повелители ночи ждали конца.
Их отец собирался умереть.
Он собирался умереть в эту самую ночь.
и теперь ищет её в тёмной комнате, лепит скульптуру из подручного материала, считай тушек, страдает на тему, что он творил херню, т.к. это было предрешено, но подсознательно понимая, что он псих и сам виноват.Для смертного комната предстала бы ужасным подземельем, провонявшим смертью. Ничего не видя, этот человек всё равно почувствовал бы Кёрза, как тьму во тьме.
В комнате были смертные. Они больше не испытывали страха.
Стены были мешаниной камня и костей, вырванных из тысячи кричащих жертв. Пол был сделан из чёрного железа и выложен острыми рёбрами, покрытыми замёрзшей кровью. Руки, ноги, тела, головы, мозги, сердца, кишки и экскременты двух десятков выпотрошенных смертных были разбросаны повсюду, в некоторых местах они были свалены в кучи без разбора - сырьё для скульптуры Кёрза. Ещё больше тел свисало с крюков, прибитых к стенам, остатки лиц застыли в предсмертной агонии.
Небольшой участок был нетронут: пространство вокруг железной кафедры, выполненной в форме распростёртых крыльев летучей мыши, на которой покоилась тяжёлая книга, заключённая в человеческую кожу.
-Что же делать, что же делать?
Кёрз постучал чёрным ногтем по подбородку, вздохнул и вернулся к работе. В течение часа он резал, рвал и шил, разжёвывая плоть до размягчения, когда это было необходимо, прежде чем приделать сырые куски на место. Он говорил время от времени, поднимая материалы с пола. Каждое мягкое шипение - нострамский язык был богат ими - разносилось над камнями и костями, тихое и ядовитое как змеи. Каждый чавкающий звук резко раздавался в воздухе, когда он отрывал плоть от гор частей трупов. Он хрипел. Это была пещера хищника, полная звуков хищника. Логово больного льва, находящегося на пороге смерти, но от этого ещё более опасного.
Скульптор остановился, отошёл, чтобы оценить свой труд, и остался недоволен.
Скульптура неверно передавала черты. Да, она неподвижно сидела на троне, руки мёртвой хваткой вцепились в подлокотники, прямо как у человека, которого изображала скульптура. Статуя была из человеческих тканей, плоть, из которой она состояла, была взята у живых людей и применена скульптором в качестве глины. Многие часы работы вылились в произведение искусства, неспешное и точное, несмотря на то, что его создателю осталось жить несколько часов.
И всё же скульптура была неправильной.
Скульптор был единственным живым обитателем помещения. Тьма была столь абсолютной, что для всего, кроме теплового и сверхъестественного зрения она была непроницаемой. Скульптор в какой-то степени обладал и тем и другим. Никто кроме него не был способен видеть в этой комнате.
Он был живым богом, взращённым на мире вечных сумерек, один из двадцати удивительных сыновей, созданных человеком, который превосходил их всех, и который сам был своего рода скульптором.
Его звали Конрад Кёрз, и несмотря на то, что он обладал множеством даров, которыми наделил его отец, здравомыслие не входило в их число.
-Нет, нет, нет, - произнёс он. Для его зрения дыхание казалось сияющим облаком в холодном воздухе. В моменты ясности Кёрз вспоминал, как это было странно. На мёртвом Нострамо часто было душно. Он скучал по его темноте, но никогда по теплу. Он был обнажён, за исключением потёртого короткого плаща из чёрных перьев, но он не чувствовал холода.
-Так не пойдёт,- бледные руки, скользкие от крови, оторвали лицо скульптуры. Оно ей не принадлежало, поэтому с лёгкостью отошло, аккуратные швы, удерживавшие его на месте, разорвались без особых усилий со стороны Кёрза. Выброшенное лицо шлёпнулось на пол, где начало замерзать.
Человек, который был ядром скульптуры из плоти, был ещё жив, когда примарх начал свою работу, прибитый и привинченный к месту, чтобы подвергнуться вивисекции. Его вопли оживляли атмосферу, пока он не помер, что было эгоистично с его стороны. Большая часть этого бедолаги была заменена: его руки удлинились за счёт новых суставов, четыре разных ноги покоились на месте изначальных двух, его тело было разделено и соединено со вторым хребтом, его голова стала скопищем четырёх сломанных черепов, и тишина заменила ему голос.
Кёрз снова встал. Босые ноги ступали по холодному полу, что не доставляло ему никакого дискомфорта. Он опустил подбородок на окровавленную руку и окинул критическим взглядом свою работу.
-Я не могу запечатлеть лицо, - с сожалением произнёс он.
Он помнил его достаточно чётко. Он был примархом, и даже будучи таким ущербным, он ничего не забывал. Но когда он пытался запечатлеть лицо, которое всплывало у него в голове, оно утекало от него словно кровь в канаву. Расстроенный он ходил взад и вперёд, останавливаясь, чтобы посмотреть на скульптуру под разными углами.
Крепость VIII Легиона, возведённая для их повелителя, была единственным населённым аванпостом. Огромный замок из чёрного камня был украшен останками их жертв, с виду он был очень мрачным, однако его более тошнотворные проявления пыточного ремесла были завораживающими в своём ужасном роде. Десятки тысяч воинов требовали сотен тысяч рабов, которые выковывали жестокие сообщества под носом у своих господ. Легион существовал в состоянии сдержанной анархии. Дисциплина испарялась из-за войны и безразличия, пока наконец, спустя лишь несколько десятилетий после неудачной попытки Воителя узурпировать трон Императора, они не стали братством лишь номинально, удерживаемые вместе лишь общей кровью, и эта последняя связь быстро растворялась в кислоте безумия их отца.
На неблагодарной высушенной Тсагуальсе Повелители ночи ждали конца.
Их отец собирался умереть.
Он собирался умереть в эту самую ночь.